Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

Через два дня я снова приехал на мюнхенский вокзал, чтобы вернуться в Рим. К обычному римскому экспрессу был прицеплен прекрасный пульмановский вагон итальянского производства, в котором, как мне сообщили, во времена кайзера ездила королева Маргарита. Стены были обиты розовым шелком, на котором были вышиты маргаритки. У вагона стоял престарелый сутулый господин в очках, а рядом с ним еще более согбенный человек помоложе, совершенно не похожий на итальянца. Первым человеком был его превосходительство итальянский посол в Берлине, муж прекрасной женщины, которой я совсем недавно помог уехать в Лорето к своей Мадонне, а вторым – синьор Питталис, итальянский генеральный консул в Мюнхене, приехавший его проводить. Я знал их обоих и искренне уважал. Не желая путешествовать в одиночестве, дон Бернардо Аттолико тут же пригласил меня присоединиться к нему в вагоне с маргаритками и пообещал угостить апулийским обедом. Он был столь же уродлив, сколь прекрасна его жена, и великодушно – и к тому же весьма мудро – позволил ей взять на себя социальные обязанности посла. Они были совершенно неподходящей парой, но даже самые злые языки римского высшего света не могли отыскать на репутации донны Элеоноры ни единого темного пятнышка.

Дон Бернардо начал свою дипломатическую карьеру в 1919 году. Вернувшись из Бразилии, он стал послом Италии в Москве, а в 1935 году Муссолини отозвал его в Берлин. Супруги Аттолико пользовались большим успехом в Советской России, где коммерческие способности посла создали ему репутацию знатока автомобилей, а автомобильная промышленность Италии получила большие заказы. Донна Элеонора была единственной женой иностранного представителя, которой удалось добиться разрешения включить в персонал посольства духовника. Она была также единственной из всех своих коллег, кого Сталин приглашал сидеть рядом с ним в ложе Большого театра во время балетных спектаклей.

Приехав в Берлин, Аттолико стал осторожно проводить курс на сближение своей страны с Германией, но вскоре осознал, какие несчастья обрушатся на Италию в будущем из-за военного превосходства Третьего рейха и его неукротимого стремления к мировому господству. После Мюнхенской конференции он стал фанатичным оппонентом гитлеровских военных планов, понимая, что единственный шанс Германии на победу заключается в блицкриге (молниеносной войне) и что затянувшаяся война неизбежно приведет к гибели самой Германии и ее итальянской союзницы.

После того как Муссолини в сентябре 1939 года воздержался от вступления в войну, Аттолико нажил себе смертельного врага в лице Риббентропа, который с тех пор прилагал все усилия, чтобы добиться его отзыва. Когда Муссолини наконец согласился сделать это, Чиано отозвался на его поступок таким образом:

– Конечно же! Он ведь итальянец и к тому же джентльмен.

Итак, я ехал на юг вместе с Аттолико. В нашем распоряжении был весь вагон, включая обслуживающий персонал, куда входил и повар из Апулии. Я уж и забыл все подробности нашего меню, но помню, что нам подали огромную миску ricotta, или овечьего сыра, и что все блюда были обильно сдобрены луком и чесноком. Это была какая-то чесночная оргия, и я боюсь, что легкий запах духов, который еще сохранился в вагоне после королевы Маргариты, исчез навсегда.

Я развлек его превосходительство рассказом о том, как его прекрасная жена явилась на Мюнхенскую конференцию. Не знаю, отчего этот обычно молчаливый человек сделался вдруг таким разговорчивым, – возможно, от чеснока, – но несколько часов после обеда он рассуждал о вопросах высшей политики. С глубоким пессимизмом он убеждал меня сделать все, что в моих силах, чтобы превратить временное торжество миролюбивых сил в постоянное. Всякий человек, заявлял он, каких бы политических взглядов он ни придерживался, обязан считать это своим долгом, хотя сам очень сильно сомневался в успехе. Он называл Риббентропа, которого презирал, злым гением Гитлера и возлагал все свои надежды на Германа Геринга. Не считая Генриха Гиммлера сильной фигурой Третьего рейха, он больше всего опасался Гейдриха и его друзей из Центрального бюро государственной безопасности. И наконец он сообщил мне, что откровенничает со мной только потому, что я друг Боккини, которого он искренне уважает.

Я отправился спать далеко за полночь. Весь вагон пропах луком, чесноком и овечьим сыром, и никакое мыло или одеколон не смогли отбить этого запаха. Его превосходительство, улыбаясь, сказал мне, что ему редко выпадает возможность побаловать себя апулийской кухней, поскольку донна Аттолико всегда бывает категорически против, но на этот раз ему повезло, а я пообещал не выдавать его.

В этом не было нужды. Утром, когда поезд подъезжал к Орте, станции, расположенной примерно в часе езды от Рима, я увидел, как по платформе взад и вперед ходит элегантно одетая женщина. Это была донна Элеонора, которая приехала сюда на машине, чтобы встретить мужа и рассказать ему о том, что произошло в Риме за время его отсутствия. Я бросился в его купе, где меня встретил густой апулийский дух. Услышав о приезде жены, дон Бернардо побледнел. Поскольку я уже умылся и побрился и от меня исходил более приятный запах, я уступил его страстным мольбам составить донне Элеоноре компанию за чашечкой кофе и задержать ее до тех пор, пока он не будет готов предстать перед ней.

От донны Элеоноры исходил аромат парижских духов. Будучи истинной леди, она не сказала ничего – просто обняла дона Бернардо с радостной улыбкой, – а я деликатно удалился.

Аттолико не забыл небольшую услугу, которую я ему оказал, и я оставался близким другом этой семьи до самой смерти посла в феврале 1942 года. Но с тех пор Мюнхенская конференция неизменно ассоциируется у меня с апулийской кухней, овечьим сыром, луком и чесноком.

Глава 6

Интерлюдия с куртизанкой

В период между Мюнхенской конференцией 1938 года и своим вступлением в войну в июне 1940 года Италия неизбежно оказалась в положении куртизанки, милости которой желали добиться очень многие.

Сильные, энергичные и безжалостные мужчины ухаживали за прекрасной Италией с таким же пылом, что и поклонники, не отличавшиеся особой энергией, но более рафинированные и утонченные. Первые не имели за душой ни гроша, зато вторые обладали всеми богатствами мира. Третий рейх, с одной стороны, и западные демократии – с другой, соревновались друг с другом, стараясь предугадать любой ее каприз и исполнить любое желание, в надежде, что она ответит взаимностью на их страстные ухаживания.

Такое положение дало бы огромные возможности великому государственному деятелю, но Бенито Муссолини как раз им не был. Несмотря на все достижения, которые в наши дни признают даже его противники, – восстановление мира и порядка в стране после своего марша на Рим, многие его реформы и человечное отношение к большинству из своих оппонентов, – он так и не стал исторической фигурой первой величины. У меня было много возможностей наблюдать за ним в тот период, и он никогда не казался мне менее мужественным и более женственным, чем в эти годы. Его воинственный вид, привычка вращать глазами и императорская осанка не могли скрыть того факта, что он больше походил на кондотьера золотого века своей Романьи, чем на кормчего, стоящего у руля корабля, попавшего в шторм эмоций, симпатий и антипатий, личных пристрастий и неприязни. Если бы он взял несколько уроков у Франко и научился бы у своего испанского коллеги, этого посмешища Европы, его великолепному умению изворачиваться и тянуть время, которое помогало ему справляться со своим бурным двором, он, вероятно, до сих пор находился бы в палаццо Венеция.