Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944 - Евгений Доллман

Таковы были в предвоенные годы представители другой части итальянской молодежи. По мере того как война надвигалась, они с математической точностью предсказали ее исход. Они гораздо лучше чиновников, обитавших в палаццо Венеция, знали о том, что итальянцы совсем не желают сражаться, а страна совершенно не готова к войне. Они знали, какие военные контракты были выполнены некачественно или вовсе не выполнены, и прекрасно информированы о настроениях, царивших в Генеральном штабе. Они знали также о контактах армейских руководителей с антифашистскими кругами дома и за рубежом. Среди подчиненных этих руководителей у них повсюду были друзья и единомышленники, которые, опираясь на свой богатый сельскохозяйственный опыт, с уверенностью утверждали, что запасов продовольствия надолго не хватит, и все они пришли к единодушному решению во что бы то ни стало избежать службы в армии.

Благодаря моим многочисленным друзьям в министерстве внутренних дел, которые были рады оказать мне услугу, я помог им избежать множества бед. Эти друзья отдавали распоряжения не посылать им повесток в армию или давали им отсрочки. Конечно, когда разразилась война, я не смог спасти их от мобилизации, но они не держали на меня зла. Для них я был persona grata не только потому, что имел связи в верхах и в низах общества, но и потому, что был старым другом синьорины Биби, которую они боготворили. Они продолжали хорошо относиться ко мне даже после испытаний, выпавших на долю итальянского народа в 1940, 1943 и 1945 годах. Как жаль, что я проводил свое время не с ними, а в обществе светских людей, большинство из которых отвернулись от меня, когда я больше уже не мог снабжать их пропусками, продуктами или талонами на бензин.

Я мог бы, пустив в ход все свои связи, спасти моего нового друга, которого Биби любила больше жизни, Альфредо, от тягот военной службы. После многочисленных отсрочек, которые я ему устроил, он был вызван в свою воинскую часть, стоявшую в Вероне, чтобы «отметиться». По пути туда его машина попала в аварию, и он погиб. С болью в сердце я отправился вместе с Биби и ее матерью в церковь Святой Марии в Трастевере, перед которой мы так часто пили «Фраскати» за римлян и Рим в теплые летние ночи.

Все друзья Альфредо собрались здесь – в том числе пастухи буйволов, лесорубы и красивые жены владельцев постоялых дворов из Кампаньи. Не было только одиноких графинь. Я никогда не видел столько красивых женщин и мужчин сразу – ни в римском гольф-клубе, ни на роскошных собраниях, ни в посольствах, ни на приемах, проводившихся в честь какой-нибудь знаменитости, – сколько в Трастевере в то печальное летнее утро. А два человека, оплакивавшие Альфредо, приняли на его похоронах два совершенно различных решения. Одним из них была Биби, лицо которой окаменело от горя. В минуту прощания с любимым она решила, что теперь будет жить совсем по-другому, не так, как она жила, когда Альфредо был с ней. Другим был я. Я решил, что никогда не покину этих истинных римлян в годину испытаний, и мысленно пообещал погибшему, что его друзья навсегда останутся моими друзьями, хотя они и не были министрами, послами, принцами и партийными шишками. И мы оба сдержали свои обещания. Девочка, которую звали Биби, носит теперь одну из самых знаменитых фамилий в Риме, а о том, что я сделал для моих друзей, я расскажу в следующей главе.

К сожалению, я не мог проводить все вечера в Римской Кампанье, ни до смерти Альфредо, ни после нее. Поездки из Берлина в Рим и наоборот среди чиновников всех рангов становились все более популярными. Число встреч, конференций и экскурсионных поездок угрожающе возрастало, и меня, к сожалению, все чаще стали вызывать для перевода – хотя, как я уже писал, ни «свадебное» путешествие Гитлера в мае 1938 года, ни Мюнхенская конференция осенью того же года не дали мне особой возможности блеснуть в качестве переводчика.

Меня все чаще и чаще приглашали переводить на различных встречах и совещаниях, и мое активное участие в любовном романе Италии и Германии до сих пор поражает меня. Ведь в обеих странах было много прекрасных переводчиков, которые обеспечивали гораздо более точный перевод, чем я. Считалось, что ничего, кроме буквального перевода, я сделать не могу. Быть может, мой успех объяснялся моей способностью – а об этом говорил сам Адольф Гитлер – давать «фотографию момента». Это звучит несколько странно, поэтому я постараюсь объяснить, что он имел в виду.

«Фотографический» переводчик переводит не только слова, предложения и речи, но и схватывает тон того, кто говорит, и передает этот тон в своем переводе. Иными словами, первоклассный переводчик должен принимать самое активное участие в том действии, что разворачивается у него перед глазами, – от легковесной болтовни до формального обсуждения всех тонкостей так называемых исторических решений, принимаемых в самом серьезном настроении, – или, по крайней мере, делать вид, что участвует в нем. Это похоже на театральное представление, в котором все зависит от продюсера.

По-видимому, я хорошо подходил для этой роли, поскольку целых два года между Мюнхенской конференцией и вступлением Италии в войну беспрерывно мотался из Рима в Берлин и обратно. Это было очень утомительно, несмотря на то что я подолгу задерживался в Риме, где меня тоже рвали на части. К тому же это было чрезвычайно скучное занятие, поскольку везде было одно и то же. Чтобы окончательно не отупеть, я нашел себе отдушину, и этой отдушиной была Венеция.

Что могло быть более приятным после официальных банкетов и скучнейших речей, во время которых не было возможности ни поесть, ни выпить, после нагоняющих сон заявлений во взаимной любви, после жарких схваток за ордена и награды и бесконечных разговоров об энергии фашизма и национал-социализма и старческой немощи демократии, чем город, которому все эти вещи давно уже стали неинтересны? Отставная царица Адриатики давно уже ни на что не обижалась, ей хотелось только одного – чтобы ее оставили в покое, и заслуга моего друга Боккини заключается в том, что его полиция не досаждала жителям Венеции, насколько это вообще было возможно.

Окруженный обшарпанными дворцами, в которых еще жива была память об их прежних обитателях, и обществом, которое разыгрывало свою финальную роль, гость, приехавший в Венецию, мог делать все, что хотел. Я, например, вспомнил о своем давнем увлечении лордом Байроном, которым восхищался в молодые годы. Я развлекался тем, что посещал те места в Венеции, где он жил, любил и страдал. Это было очень увлекательное занятие. Лишенный таланта поэта и обаяния его необыкновенной внешности, я тем не менее тоже нашел свою Марианну, обладавшую грацией антилопы. Как и Байрон, я каждое утро отправлялся к армянским монахам на их сказочный остров, а после заката возвращался к Марианне, этой «дочери солнца». Я искал и нашел убежище от своих трудов в очаровании Венеции – этой старой бессмертной кокотки. Я также посетил некоронованную королеву города, зная, что, будучи принятым ею, получу доступ в дома всех прославленных дам Венеции, всех красавиц прошлого и настоящего.