Даю уроки - Лазарь Карелин

- Смешно сказать, любовь! - старичок церемонно поклонился и засеменил по солнцепеку, демонстративно пренебрегая тенью.

Побрел дальше и Знаменский. До дома Дим Димыча теперь было близко, но надо было опять пересекать проспект. Что ж, пересек, не устрашился зноя, чем он хуже старичка.

Вот и школа, возле которой он останавливался, чтобы посмотреть, как прыгают через железную ограду мальчишки. Когда это было? Очень давно, показалось, что очень давно, но начал считать дни - и вышло, что совсем недавно. Мальчишек сейчас тут не было. Лето. Каникулы. Где-то у воды прыгают. Школьный двор был пуст и печален. Все школы мира без детей отвратительно пусты и удручающе печальны. И не потому, что их худо строят. Иные из школ хорошо строят, но без детей они все равно пусты и печальны. А тот барак в Кара-Кале, ведь барак же, где целая дюжина ребятишек смотрела телевизор, - он запомнился прекрасным залом, потому что там были дети.

На столбе у школьных ворот приметил Знаменский какую-то бумажку, только лишь приклеенную к столбу, еще не выжженную. Он подошел поближе, прочел: "Даю уроки любознательным". И все. А дальше адрес и подпись. Адрес указывал на тот дом, куда он шел, подпись была такая: "Д.Д.Коноплин, картограф". Так вот он чем занимается, Д.Д.Коноплин, этот весьма странный тип, как отозвалась о нем Нина, он дает уроки любознательным. Эх, Ниночка-блондиночка!..

Знаменский свернул в переулок, двигаясь по указанному адресу. Он и еще одну такую бумажку на столбе обнаружил. А вдали и еще виднелся столб с такой же беленькой, не выжженной бумажкой. Его квартирохозяин, Д.Д.Коноплин, вел его от столба к столбу, будто взяв за руку. Ну что же, он тоже сейчас объявит себя любознательным.

Знаменский вошел во двор, увидел непочатую бутылку, нетронутый натюрморт. Ни Дим Димыча, ни Ашира тут не было. Он вошел в дом, заглянул в одну комнату, в другую. Вот они, нашлись. Они стояли над письменным столом, на котором была разостлана карта, странно похожая на лоскутное одеяло, сшитое из разрисованных маками крошечных лоскутов.

- Здесь дают уроки любознательным?! - громко спросил Знаменский.

- Здесь, здесь, - не отрываясь от карты, рисуя на ней тонкой кисточкой очередной маковый цветок, отозвался Дим Димыч. - А мы уже заждались.

- Что там у тебя стряслось? - спросил Ашир.

- Муж Светланы Андреевны написал донос, что я... Словом, мне надо съезжать от вас, дорогой Дим Димыч. И вообще, уезжаю, друзья. Не прижился в ваших благословенных краях.

- Пойти, что ли, убить его? - серьезно задумался Ашир. - Зачем земле такой человек?

- Ашир, умер Александр Григорьевич Самохин, - сказал Знаменский. Сердце...

- Так! - Ашир распрямился. - Так! Не зря жил... Не знаю, как все свои шестьдесят девять лет, но два дня из них не зря жил.

- А ты жестокий человек, Ашир, - сказал Знаменский.

- Война, дорогой. Ты, я слышал, уезжать собрался? Я еще не все сведения собрал. Подождешь.

- Не смогу.

- Война, дорогой. Подождешь. А все-таки жаль старика. Поверь, я честно думал, что чал продлит ему жизнь. Да... Пошли, выпьем, у вас ведь принято пить за упокой. Честно выпьем. Пошли.

Они вышли во двор, встали у стола, Ашир всю бутылку до дна разлил по трем стаканам.

- До дна! - приказал. - За его два главных дня в жизни!

Они выпили. До дна.

28

Что за день?! Снова примчался Алексей, встал в калитке, завистливо глянул на стол и с удовольствием объявил:

- Ростислав Юрьевич, начальство требует. Срочно!

- От меня водкой разит, - сказал Знаменский. - Еще начнут выговаривать, как мальчишке. Впрочем, есть выход... - Он быстро пошел в дом, так порывисто наклонившись, что Ашир, хотевший было его остановить, безнадежно махнул рукой.

- Пошел писать заявление об уходе, - сказал он. - Нельзя таким пить, слишком решительными делаются. А им что? Наломают дров, а родственнички и дружки выручат. Вседозволенность!..

- Не осуждай его, - сказал Дим Димыч. - Он не ради себя...

Верно, Знаменский сейчас писал заявление об уходе. Не присаживаясь к столу, который вот и послужил ему, Знаменский быстро начертал на листке бумаги несколько слов. Его "Золотой Паркер", угретый в, кармане, жирно и охотно выводил слова. Знаменский подписался, сложил листок вчетверо и, прощаясь, глянул в окно на горы. В дневном мареве они были едва различимы.

- Все! - громко произнес Знаменский, показав горам листок, и пошел из дома.

Во дворе он попал в перекрестие взглядов - неодобрительного, сочувствующего, любопытствующего. Он подошел к Алексею, к любопытствующему, вручил ему свой листок.

- Доставь! - и вернулся к столу. - Есть еще что выпить?

- А на словах ничего не будет? - спросил Алексей.

- Нет, - сказал Знаменский. - И ответа не нужно. Послание исчерпывает вопрос. Поезжай, дружочек.

- Ростислав Юрьевич, надейтесь на меня, я вас провожу, - сказал Алексей. - Вы когда? Сегодня? Завтра?

- Поезжай, поезжай, - сказал Ашир. - Зачем ему спешить? Мы попьем еще немножко, погуляем. Куда спешить? Мы свободные люди. Одного уволили, другой уволился, третий на пенсии. Самые свободные люди на свете! Завидуешь, Алексей? Сочувствую тебе, но помочь не могу. Привет!

- А может, не отвозить эту бумажку? - осторожно помахал листком Алексей. - Скажу, что не нашел вас. А, Ростислав Юрьевич?

- Вези, вези, он не передумает, - сказал Ашир. - Мы народ решительный. Вези!

- Жаль... - Алексей медленно ступил за порог. - Думал, поживете у нас, порезвимся... - Калитка медленно затворилась за ним, и почти сразу же взревел мотор и рванулась машина, деля с водителем его досаду и печаль.

- Счастливый человек! - сказал Ашир. - Кому что, а ему бы только резвиться! Совсем счастливый человек. До тошноты. Я пойду, друзья. Ростислав Юрьевич, сразу вдруг не уезжайте. Если хотите, это приказ. Ростик, дорогой, и не пей больше, прошу тебя. Обещаешь? - Он обнял Знаменского, близко заглянул в глаза, в несчастные его глаза несчастными своими глазами. - Друг, нам сейчас надо трезвыми быть.

- Обещаю...

Ашир ушел. Знаменский и Дим Димыч остались вдвоем.

- Что там он понаписал в своем омерзительном заявлении? - спросил Дим Димыч.

- Мне его не показали. А на словах... - Знаменский оборвал фразу.

- А на словах рассказали о нашумевшем в городе процессе, когда судили преподавателей и студенток мединститута?

- Да.

- Суд бывает правый и неправый. Судить следовало соблазнителей, а не соблазненных. Девочки... Что они понимали в жизни? Им казалось, что они вступили в непрерывный праздник, а они вступили в непролазную грязь.

- Не продолжайте, Дмитрий Дмитриевич. Я не судья. Вот уж кто не судья. Но раз заговорили, спрошу все же... Почему она не уйдет от этого человека, который, видимо, ей ненавистен? Как-то не складывается образ...

- Да, она гордая. И давно бы ушла. И уехала бы отсюда. Давным-давно. Сын держит. Мальчик не знает, что этот скверный человек не родной ему отец. Это последняя ниточка, которая все держит. Конечно, вот-вот оборвется, но держит. Светлана страшится за мальчика с его нервной системой, что ее разрыв с мужем отразится на нем. И еще одно обстоятельство. Здесь у нас в городе работает замечательный логопед. К нему сюда свозят детей со всей страны. Светлана верит, что он вылечит Диму. И есть сдвиги. Таковы обстоятельства, дорогой Ростислав Юрьевич. Не мы правим жизнью, нами правит жизнь.

- Да, да, но рисует-то жизнь...

- Именно! Бога отвергли, так тогда, скажите, в чьих же руках наша жизнь? Чьи мы данники, чьи избранники? Обстоятельств? Ну, пусть будет так. Бога нет, есть обстоятельства. Я иначе думаю, но я в меньшинстве.

- Помогают вам ваши молитвы?

- Нет... Не знаю... Кто про это знает?.. И дело не в молитвах, дело в делах, нами делаемых. Вот вы, один из многих, один из отвергших его, вы сейчас приобщились к делу, ему угодному. Суть в этом!

- Приобщился. Завтра всего неделя, как я здесь, и завтра меня не будет.

- Завтра неделя, говорите? - Дим Димыч построжал, палец к небу возвел. - Бог, как известно, сотворил человека на шестой день! - Он скривил губы, побуждая их к улыбке, мол, шутит он, мол, он тут все шуточки шутил, но улыбка не удалась ему.

За воротами послышался шум остановившейся машины, хлопнула дверца, распахнулась калитка, в прямоугольнике которой встала Светлана Андреевна. Она была в белом докторском халате, а за спиной у нее белела машина "скорой помощи", и когда Светлана вошла во двор, красный крест на машине как бы вписался в открывшийся прямоугольник.

- А вот и я, - сказала Светлана. Она легко пошла через дворик, стараясь не попасть тонкими каблуками в щели между камнями и кирпичами, вымостившими землю. Она не поздоровалась со Знаменским, прошла мимо него, взглядывая, разглядывая, но забыв кивнуть. Красивая, ловко подпоясанная, в нарядных, праздничных туфельках, да и причесана она была очень тщательно, как причесываются женщины, изготавливаясь идти в театр или в гости. Не понять было, что сейчас на душе у нее, весела ли, озабочена ли. Разгоряченное было лицо, с вытемнившимися, решительными глазами. Она вошла в садик Дим Димыча, рукой провела по извившейся старой, шершавой лозе, рукой провела по стволу тоже старой и шершавой сливы, вскинув руку, будто притронулась ладонью к склону горы, погладила его. Вдруг обернулась, порывисто подошла к Знаменскому, ладонью проведя по его плечу. Сказала, взглянув ему в глаза: