Даю уроки - Лазарь Карелин

- Я все знаю... У нас такой город... Сперва подружка, работающая в вашей конторе, принесла новость, что Зотов... - Она помолчала, поискала слова: - Зотов, ну, это тот человек, который написал о нас с вами... Господи, человек!.. А только что на проспекте нашу машину нагнал Алексей, обогнал и крикнул мне, что вы увольняетесь. Он даже бумажкой в воздухе помахал. Вы это из-за меня, Ростислав Юрьевич? Меняете судьбу? Все перечеркиваете?

Знаменский молчал, дивясь лицу этой женщины, разгоравшемуся в нем азарту, ее глазам, перекрашивающимся из серых в синеву в темно-огненные.

- Так мы с вами любовники, Ростислав Юрьевич? - Она совсем близко к нему придвинулась, закидывая голову, чтобы совсем близко всмотреться. Зачем вы уезжаете?! Он этого и добивался! Добился! Но все, все, теперь все! - Она обернулась к Дим Димычу: - Крестный, вечером я перееду к тебе, принимаешь? Дима пока в интернате, за лето я что-нибудь придумаю. Мне давно обещают комнату. Приютишь меня, крестный?

- Значит, решилась, рвешь последнюю ниточку? - Дим Димыч хотел было обрадоваться, но сник. - А Дима?

- Он догадывается, он даже знает, но молчит, щадит меня. Он такой, он старше своих лет, он умеет уже щадить. Ничего, мы заживем с ним вдвоем. Он вылечится, и мы уедем, уедем, уедем! - Она вдруг сердито, этими темными в пламень глазами, поглядела на Знаменского. - А вы зачем уезжаете? Из-за мерзкого доноса? Благородничаете?! Вот уж чего не следовало делать! Он только будет радоваться, ликовать! И разве мы с вами согрешили хоть в помыслах своих?! Отвечайте, вы хоть раз единый взглянули на меня, как на женщину?! Вас сковала беда, вы ослепли от нее! Вы все время в себя смотрите! Вам не до женщин! Оставайтесь! Зачем вы это сделали?! Вас натаскали на джентльмена, вот вы и совершили поступок! Натасканный, вы натасканный, вы ненастоящий!

- Светланочка, успокойся, прошу тебя! - помолил Дим Димыч. - Ну зачем ты так?!

- Я все время смотрю на вас как на женщину, - растерявшись, оправдываясь, сказал Знаменский. - В первый же миг, как увидел. Подумал, какая красавица.

- Правда? - Она усмехнулась.

- Подумал, что у вас очень красивые ноги. Знаете, мы ведь сразу смотрим на ноги.

- Правда? - Она смягчилась, пригасли огоньки в ее все еще темных глазах.

- Что я болтаю?! - в отчаянии схватился за голову Знаменский. Он попытался улыбнуться, к спасительной своей прибегнув улыбке, и она выручила его. Заулыбался во всю ширь, ослепительно, беспечно, легкомысленно, благожелательно, открыто, доверчиво - выбирайте, что вам подходит.

- Вы славный, - сказала Светлана. - Такой же несчастный, как я, но я злая, а вы славный, не доколотила вас еще жизнь. И не нужно, не нужно! Верно, уезжайте! Ну нас! - Вдруг снова азартом вспыхнули ее глаза, но добрее становясь, возвращаясь в синеву. - Придумала! Надумала! Мы покажем им себя! Ну, прошу вас!.. Вы обещаете, если я попрошу вас, не отказываться?! Не пугайтесь, это не страшное что-то!

- Обещаю. О чем бы ни попросили, если только не попросите остаться.

- Остаться?.. Нет, я о пустяке вас попрошу. Сегодня вечером, когда я перееду сюда, пойдемте вместе в парк. Погуляем там по аллее. И все.

- И все?

- Да. Но это все же поступок, Ростислав Юрьевич. Летом, в жару, в нашем парке прогуливаются не только мальчишки и девчонки, там весь город сходится подышать. Ходят, разглядывают друг друга. И мы с вами пройдемся. Нате, смотрите! Сделайте это для меня!

- Решено! - Знаменский попятился, шаркнул ногой, поклонился, не сгибая стана, а как подобает, кивком глубоким, руки опустил, слегка округлив. Прошу вас, Светлана Андреевна, оказать мне честь...

Она рассмеялась, кивнула и пошла к машине.

- До вечера! - крикнула уже с улицы.

Хлопнула дверца, заурчал мотор, мимо калитки мелькнул красный крест.

- Вот такая она у нас, - сказал Дим Димыч и гордясь, и печалясь, и тревожась. - Этот парк... Что выдумала?! Там одно хулиганье по вечерам. А вы чужой в городе. Бога ради, хоть не наряжайтесь, как птица какаду!..

Ну что за день?! Снова послышался за воротами шум останавливающейся машины, снова распахнулась калитка, и в ее прямоугольнике встал Захар Чижов.

- Ростик, нам надо поговорить, - сказал он.

- Говори, Захар. Но только не о том, чтобы я остался. Все с этим. Спасибо тебе за помощь, но не вышло, не прижился я тут.

- Проходите, садитесь, - сказал Дим Димыч. - Я не буду вам мешать, исчезаю. - Он поспешно зашагал в дом.

Чижов вошел во двор, осмотрелся печальными глазами.

- Не надо было тебе сюда переезжать, Ростик. Пожил бы у нас, а потом пробили бы тебе квартиру.

- И зажил бы по-натасканному... Нет, Захар, я рад, что поселился здесь, вот с этим убежавшим Дим Димычем познакомился. Я рад, что побывал в Красноводске, в Кара-Кале... И тебе я рад, Захар, что такой ты у нас... Тебя еще судьба друга заботит... Я рад...

- Ну, радоваться нам нечему, Ростик. Да... Итак, уезжаешь?

- Уезжаю. Не сию минуту, побуду еще немного, но совсем немного, и назад. Боюсь, мой тесть меня не похвалит, да и Лена не похвалит. Что ж, ну что ж...

- Еще до того, как ты подал заявление об уходе, - сказал Захар, отчего-то не смея поднять глаз на друга, - понимаешь, еще когда ты был нашим сотрудником, начальство решило, что ты будешь сопровождать гроб с телом Самохина в Москву. Что говорить, хуже поручения трудно придумать, но... И потом, ты был с ним последние дни... А теперь не знаю как и быть... Ты вправе отказаться...

- Его отправляют самолетом? - спросил Знаменский.

- Да.

- Когда надо лететь?

- Завтра же, к вечеру, как только завершим все формальности. Из Москвы пришла правительственная телеграмма. Посланник все-таки... Надо еще гроб достать. Цинковый, кажется. Никакой лед в такую жару не поможет. Но ты вправе отказаться, Ростик. Уволился, и все! Поделом, не копайтесь в грязных заявлениях!

- Хорошо, я провожу Александра Григорьевича Самохина, Чрезвычайного и Полномочного Посланника, в его последний путь домой, - сказал Знаменский и строго выпрямился. - Это мой долг перед ним. Знаешь, Захар, он был хорошим человеком. Он мне сочувствовал. Мы там с ним серьезно поговорили. Жаль...

- А я думал, суетный старик, отравленный ядком тщеславия, - сказал Захар. - Рад, что ошибся. Тебе виднее, хотя два дня велик ли срок.

- Велик. Два дня - это треть того срока, который понадобился богу, чтобы сотворить мир и даже человека.

- Вижу, тебя тут слегка уже распропагандировали, - улыбнулся Захар. - Я поехал, Ростик. Алексей будет поддерживать с тобой связь. Ну и домик! Даже телефона нет. До завтра, Ростик!

- До завтра.

Снова отворилась и затворилась калитка, провожая Захара, снова зашумел мотор рванувшейся машины, и стало тихо. Ну и день! Но день этот еще не кончился, он длился, он еще подойдет к вечеру, подойдет к ночи, шестой этот день.

А вечером, едва стемнело, а здесь, в предгорьях Копетдага, сразу вдруг темнело, будто солнце, сорвавшись, падало за горы, приехала Светлана. Она подкатила к дому, но из машины не вышла, посигналила, чтобы кто-нибудь вышел ее встретить. В доме был только Знаменский, Дим Димыч куда-то умчался по делам, и Знаменский вышел на сигнал.

Он не знал, кто сигналит, но и знал. Она только могла так просигналить. А как? Объяснить бы не смог, но понял, что это она. Все эти часы он ждал ее, слоняясь по дому. Вещи свои он не стал укладывать в дорогу, наоборот, он выложил из чемоданов все наряды, не зная, что же ему надеть для похода в парк. Дим Димыч не советовал наряжаться, и он был прав, но хотелось нарядиться. Для нее. А может, для себя? Ему еще отвыкать да отвыкать от былого. И он повесил на спинку стула свой белый смокинг с короткими рукавами, который ему сшили в Каире, повесил на спинку другого стула крахмальную сорочку с воротом с отогнутыми углами, чопорную рубашку для галстука бабочкой, он и бабочку эту добыл, положил на этот скромный столик, на котором цвела сейчас загадочная карта, похожая на лоскутное одеяло, затканное красными маками. Его бабочка, тоже красная и с белыми крапинками, сразу прижилась на маковом поле, будто крылышками взмахнула. Он достал брюки из синей невесомости, которые купил в Мадриде, долго выбирал башмаки, выстроив их в ряд на полу. И что ни пара, то улицы, улицы вспоминались, города, даже страны. Но не верилось, что он был там, ходил там. Не верилось. Принял душ, побрился, попробовал почитать, но не читалось. Он ждал. И воздух в доме ждал. Сам дом ждал. По нему сквознячки погуливали, где-то что-то все время шорохом оживало. Сад ждал. Деревья насторожились, к листьям листья приложив ладонями, чтобы лучше слышать.

И вот она приехала, посигналила. Он выбежал к ней навстречу. Светлана сидела в нарядном, стального цвета, "Москвиче" модели "Люкс", о чем уведомляли сверкающие буковки. Его "мерседес" был вишневого цвета. Вспомнился и забылся, разверилось, что есть у него эта машина. Куда-то уж очень далеко укатила она от него. За этот Копетдаг и дальше, дальше - в какую-то невозвратность, в ненужность, в непонятность.

А этот маленький "Москвич", такой трогательно ухоженный, такой трогательно бахвалящийся своим "люксовым" исполнением, он не убавил в его глазах Светлану, он что-то даже прибавил к ней, заносчивый штришок к ее характеру приложил. Ей надо было быть заносчивой. Нате! Смотрите!