Магазин потерянной любви - Константин Шеметов

Лиза не сомневалась, что лодка поплывёт, куда придётся. «Куда поплывёт ваша лодка?» — то и дело спрашивали на берегу. «Куда бог пошлёт», — отвечали рабочие. Разница между продажной ценой и себестоимостью, думалось Берковиц, есть не что иное, как коробка с гуашью. Применительно же к ней самой это был объём сентиментальности.

Сентиментальный человек — что пытливая лесбиянка. Его жизнь многообразна, но в той же мере и безысходна. Тут как с кондиционером: он всякий раз хватает грязь. Время от времени ты его чистишь, но также и ясно, что он долго не протянет. Именно поэтому необходимо заранее позаботиться о его замене.

Лодка и вправду плыла, куда бог слал.

«Но вернёмся к Святому Илии, — продолжает Джони. — Вообразив себя у этой евпаторийской достопримечательности, любой удивится: церковь, будто прилетела с другой планеты». Её архитектура и место резко контрастировали с окружающей местностью. Вот и Лиза: лишь подумав в минувшую среду про Наташиных котиков, сразу же перенеслась в постсоветский Понт и теперь недоумевала, сидя на своём приступке: в сущности, церковь представляла собой космический аппарат.

«Космический автомат для исполнения желаний», — смеялась Берковиц. Лиза озиралась и всё подыскивала момент, чтобы незаметно пробраться на лодку. К тому времени рабочие закончили ремонт и будто молились, дожидаясь темноты.

Несмотря на замысловатое устройство, принцип работы автомата был прост: он принимал деньги и выслушивал молитву. Единственной проблемой являлась её сбыточность. Автомат не давал квитанций об оплате, и, таким образом, не могло быть и речи ни о каком гарантийном обслуживании. То же касалось и отпущения грехов — космические пришельцы словно и знать не знали о товарном чеке, а только смотрели на вас своими голубыми глазами и разводили руками.

Лиза прекрасно знала такую ситуацию.

Всякий раз она натыкалась и на эти глаза, и на этот жест. Банкомат с молниеносной быстротой схватывал деньги, но на этом всё и заканчивалось. Может, и хватит уже, — думала она. И тогда, улучив момент, Лиза спрыгнула на землю и кинулась к причалу. Перебежав тротуар, она взглянула в последний раз на Святого Илию (этот гигантский монетоприёмник) и осторожно залезла на корабль.

У туалета ей попались биржевые сводки и несколько объявлений из газеты, аккуратно вырезанные, но прибитые как придётся. В любую минуту Лизу Берковиц могли поймать, и она уже представила, как купается в этом фонтане у Дарвиновского музея, когда вдруг обессилела и прилегла под лестницей.

Лодку то и дело кидало. В ночном небе пролетали то птица, то самолёт. Да и растёт ли вообще себестоимость человека? — не унималась Берковиц и качала головой — вопрос не из лёгких. Впрочем, кого волнует себестоимость человека, когда на него и спроса нет.

Наутро она нашла себе пустую каюту и устроилась там, прихватив доску с объявлениями и метлу. «Надо будет убраться», — крутилась мысль. В воздухе у иллюминатора искрилась пыль. За окном летали брызги. В одной стороне неба светило солнце, а в другой нависала серая туча, воссоздавая в памяти картину всевозможных заблуждений. «К чёрту заблуждения!», — Лиза пододвинула к себе доску и принялась читать.

«Между тем вернулась осень, — прочла она. — Теперь мы можем безнаказанно терзать себя мыслью о несостоявшемся благополучии. В этот период биржевые индексы падают, чего не скажешь о воображении». Заметка была довольно свежей. И дальше: «На самом же деле картина проста: линия горизонта, красная лодка, белая полоса». Совсем с ума посходили, эмигранты — Лиза метнулась к иллюминатору и, открыв его настежь, высунулась наружу. «К чёрту индексы! — Берковец будто вылезла из засады и наступала. — К чёрту сентиментальность!» — кричала она. Лиза хотела других объявлений и другую доску, но море лишь уносило её слова в беспросветную даль.

Слова, уносимые в эту даль, являлись в своём роде добавленной стоимостью — и к новой доске объявлений, и к самим объявлениям. Благополучие Берковиц, таким образом, отдалялось на неопределённый срок. Даже покинув Понт, Лиза не представляла, с чем столкнётся. В её понимании она достаточно намучилась и с индексами, и со своим романтическим клитором, чтобы пожить спокойно. Впрочем, пожить спокойно ей так и не довелось. Спустя день её понтийская лодка наткнулась на риф и затонула. Погибли все пассажиры, в том числе и Лиза Берковиц — САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ СВЯЗЬ.

«Итак, разберёмся — что это у нас тут за добавленная стоимость?» — вопрошает Джони. Накричавшись, Берковиц вновь обессилела. Она закрыла окно и присела, уставившись в стену. Её гамак болтался от качки. «Для меня борьба оставалась игрой», — писал как-то Чарльз Буковски в «Голливуде». Эта его каждодневная мордотряска без цели и смысла казалась писателю игрой, но в сущности была лишь восстановлением нарушенного гормонального баланса. Иначе говоря, чтобы хорошо себя чувствовать, Буковски нуждался в драке. Это и было его добавленной стоимостью.

К тому же он был боров и редко когда проигрывал. Лиза же дралась умом и, так или иначе, всегда уступала. Целью её борьбы была обыкновенная справедливость, а та, словно гамак в пустой каюте, болталась и не давалась. Вероятно, Берковиц и вправду была дурой, а добавленной стоимостью применительно к её борьбе являлась земля-матушка.

Помимо биржевых новостей и сентиментального объявления к доске был прикреплён календарь за 2004 год. Матерь божья, мелькнула мысль. Календарь истрепался от времени и вызывал тоску. «Да это корабль-призрак», — подумала Лиза и в целом угадала. Два или три десятка дат в календаре были обведены кружками и заштрихованы. Лодка словно болталась в закрытой акватории. Из кружков исходили стрелки с комментариями. В основном они касались человеческих отношений — отчасти любовных и преимущественно утраченных.

Выцветший календарь и в самом деле производил впечатление корабля-призрака. Давно пережив заштрихованные кружки и понимая, что лучше уже не будет, люди всё равно тянули стрелки всё дальше и дальше. Время, таким образом, являлось добавленной стоимостью их любви. «Скорей бы уже высадиться где-нибудь, — думала Лиза. — Да где ж тут высадишься?»

В этом месте Джони делает отступление и завершает фрагмент повествованием от первого лица. Митя обрадовался. Он будто вновь услышал давно позабытый Джонин голос.

«Еле продвигаясь в своём троллейбусе из-за нагромождения машин, — пишет он, — мне, как и Лизе Берковиц, хотелось поскорей выйти на улицу, но я не мог. Кругом, казалось, катились волны. Закончив накануне рассказ о постсоветском Понте, из головы не выходила водная гладь. «Блядь», — ругался я, но это не помогало. То опускались сумерки, то занимался рассвет, и не было никакой возможности высадиться и пойти наконец пешком. Тогда-то мне и пришла мысль об инопланетянах.

Вероятно, именно они и перекрыли дорогу.

Весь этот Понт, космический автомат и мытарства Лизы Берковиц устроили злобные инопланетяне. Мало ли, что их не видно. Да и вообще — разве повстречаешь инопланетян, основываясь только на сходстве с человеком? Ответ напрашивался сам собой. Эти существа если и были, их форма жизни принципиально отличалась от нашей с Лизой.

По крыше троллейбуса застучал дождь.

Из окна виднелся баннер с объявлением о концерте Sum 41 в «Арена Moscow». Концерт давно закончился, и что ж? Как и мы с Лизой, объявление потеряло всякую надежду на высадку и теперь просто висело. Подобно календарю с корабля-призрака, объявление свидетельствовало об извечном стремлении людей к возвращению. Возвращение же, по словам Кундеры, есть не что иное, как примирение с конечностью жизни. Вот и думай — высаживаться или нет? Не стану, решил я. Объявление висело неподалёку от Маломосковской улицы. Впрочем, где оно только не висело. Ясно, что на меня в этом районе не было ни малейшего спроса. Были лишь предложение и себестоимость. Но как правильно заметила Берковиц, кого волнует себестоимость человека, когда на него и спроса нет?»

Спрос на приличного человека — редкость, размышлял Митя. Рассказ о постсоветском Понте выглядел особенно актуальным на фоне недавнего присоединения Украины к РФ. Понт, о котором писал Джони, нашёл своё материальное подтверждение. Странно, что для главного персонажа Джони использовал Лизу Берковиц, в реальности и знать не знавшую перипетий российской действительности. «Российский сыр» — вот то немногое, что осталось у неё в памяти от посещения Федерации в конце десятых. С другой стороны, не будем забывать, что Лиза — лишь образ и, по словам Кати Мануиловой, имеет весьма опосредованное отношение к настоящей Берковиц. Кроме того, иностранцам не мешает поближе узнать постсоветский Понт — уж слишком много восторженных мнений идёт с их стороны в последнее время о России и её сателлитах.

VII