Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бесило, что он был прав.
Бесило, что его слова мог услышать Сухраб.
– Кхм, – кашлянул я громче, чем нужно было.
Отец поднял глаза и увидел меня. У него тоже мгновенно покраснели уши.
Я хотел, чтобы он что-то сказал. Чтобы взял свои слова обратно.
Но Стивен Келлнер никогда не говорил того, в чем не был полностью уверен.
Меня спас Сухраб.
– Храни вас Бог, ага Бахрами. Счастливого Навруза.
– Храни тебя Бог, Сухраб-джан.
– Ну, спокойной ночи, – сказал я.
Я проводил Сухраба в гостиную, которая выглядела так, будто туда на Вечеринку Двенадцатого Уровня приходили двадцать-тридцать Бездушных Приверженцев Господствующих Взглядов.
Как я уже говорил, алкоголь в Иране под запретом (не то чтобы это останавливало абсолютно всех от его распития, но семью Бахрами точно останавливало), так что пустых бутылок и одноразовых стаканчиков в комнате не было, но зато в большом количестве присутствовали грязные тарелки, чашки и горы кожуры от жареных арбузных семечек, а также несколько отпечатков вымазанных в сахарной пудре рук на стенах.
Это преступление было на совести одного-единственного человека. По росту эти отпечатки могла оставить только Лале.
У двери Сухраб снял пару садовых тапочек Бабу, которые он надевал, когда выходил со мной на улицу. На нем все еще были те самые черные носки. Я никогда не носил носков под сандалии, но Сухрабу это неплохо удавалось.
Он был Настоящим Персом.
– Спасибо, – сказал я.
– Дариуш. Помнишь, что я тебе сказал? В семье твое место пустовало.
– Да.
– Для меня оно тоже пустовало, – сказал он. – У меня тоже никогда не было друга.
Я почти улыбнулся.
Почти.
– Завтра увидимся?
– Да. Если захочешь. Ну то есть, думаю, да.
Сухраб склонил голову, как будто я сказал что-то смешное, потом кивнул и сощурился.
– Ладно. Храни тебя Бог, Дарий.
– Храни тебя Бог.
Борг в мире трав
Звяк. Звяк.
Танцующий Вентилятор продолжал плясать по комнате и отбивать резиновыми ножками все тот же синкопированный персидский ритм, который я слышал весь вечер, но разбудил меня не он.
Я неслышно вышел из комнаты, стараясь по возможности наступать на коврики. Плитка под босыми ногами была холодная.
Звяк. Пш-ш.
Звуки раздавались из кухни.
– Мам?
Мама в халате стояла у раковины, натянув до самых локтей ярко-розовые резиновые перчатки Маму. Ее волосы все еще были убраны в повседневном стиле по-персидски – сплошной каскад кудряшек, хотя несколько локонов все же сумели выбиться из аккуратной прически.
Справа от раковины высились настоящие Ворота Всех Наций из кастрюль, сковородок, тарелок, стаканов и чашек.
Целая гора чашек.
– Привет, сынок.
– Чем это ты занята?
– Не могу заснуть.
– Можно помочь?
– Все в порядке. Иди спать.
Я видел, что это не более чем таароф.
– Мне тоже не спится.
– Ладно. Вытри их, пожалуйста. – Мама кивнула в сторону больших блюд на сушке. – Можешь складывать их одно на другое на столе.
Я вынул кухонное полотенце из ящика возле плиты, потом взял керамическое блюдо для риса и принялся его вытирать. Это было огромное белое блюдо с концентрическими кольцами из крошечных зеленых листиков.
– Эй. А не его ли мы отправили сюда в прошлом году с семьей Ардеканис?
Мама подвинула очки на переносице той частью руки, которая не намокла в раковине.
– Да. Подарок родителям на годовщину свадьбы.
– Ах да.
Маму и Бабу были женаты уже пятьдесят один год.
Я подумал, сколько раз они, должно быть, ссорились и сколько раз друг друга прощали.
Подумал о том, сколько тайн друг друга они знали, тайн, о которых другие даже не догадывались.
Подумал, что, возможно, они не смогут отпраздновать пятьдесят вторую годовщину своей свадьбы.
– Мам?
– Да? – В ее горле что-то сжалось, как в хвостике воздушного шара, который кто-то сдувал.
– Мне очень жаль. Я по поводу Бабу.
Мама покачала головой и начала тереть кастрюлю для супа с таким остервенением, что могла бы ненароком проделать в ней дыру.
– Нет. Это мне жаль. Жаль, что я раньше не привезла сюда вас с Лале. Несправедливо, что вы увидели его только в этом состоянии. Такого усталого. И… ну, ты сам все видел.
Она перестала тереть и сдула прядь волос с лица.
– Да.
– Врачи говорят, ему будет становиться только хуже.
Я сглотнул, ища сухое место на полотенце.
– Знаешь, что я вспомнила?
– Что?
– Однажды, когда мне было лет семь-восемь, мы с Махваш пошли играть в парк. Мы с детства дружим. Я тебе рассказывала?
Этого она не рассказывала.
Странно было представлять, что у мамы есть друзья детства.
Но мне понравилось, что среди них оказалась и Махваш, а теперь мы дружим с ее сыном.
– В общем, мы пошли босиком, потому что утро было прохладным. Но к обеду, когда мы решили выйти из травы на тротуар, он оказался слишком горячим. – У мамы на лице появилась озорная улыбка. – Когда мы вовремя не пришли домой, Бабу пустился на поиски. Но он не понял, почему мы там стоим, и обувь нам не принес.
– О нет, – отозвался я.
– И вот он отнес Махваш домой на закорках, а меня оставил в парке. Сказал, мол, это научит меня быть ответственной.
Это и правда звучало как нечто, на что Бабу вполне способен.
– Потом он вернулся, но опять без сандалий. Так что и меня тоже пришлось нести домой на руках.
На это я улыбнулся.
– Таким он был сильным, – сказала мама и шмыгнула носом.
Я положил полотенце и попытался обнять маму сбоку, но она меня отпихнула.
– Я в порядке. – Она снова поправила очки. – Мне так жаль, что я не научила тебя фарси.
– Что?
Я ничего не понял. Наш разговор произвел особенно обескураживающий Маневр Гравитационной Рогатки.
– Научить тебя языку было моей задачей. Сделать так, чтобы ты знал свои корни. А я это задание провалила.
– Мам…
Она положила губку и отвернулась от раковины.
– Мне было так тяжело. Переехать в Америку. Я думала, что вернусь, когда уезжала. Но этого не случилось. Я влюбилась в твоего отца и осталась там, хотя по-настоящему никогда не чувствовала себя дома в Штатах. Когда ты родился, я хотела, чтобы ты вырос американцем. Чтобы ты чувствовал себя там своим.
Я это понимал. По-настоящему.
В школе мне довольно тяжело было быть Частичным Персом. Не знаю, как бы я выжил, если бы был Еще Немного Более Персом.
Мама покачала головой.
– Ты так похож на отца. Во многом. Но ты и мой сын тоже. Я стала заниматься с
