Апостол Смерти (СИ) - Щербинина Юлия Владимировна

— Я виноват, что мои последователи верят в правильность своих амбиций. — Антон слепо смотрел под ноги и наконец взглянул на меня. — Виноват в том, что произошло с Игорем, и через что пришлось пройти Хеллсингу. Я виноват в своей смерти, и не только. Но я несу свою расплату, Никита. Я скитаюсь по миру, не имея проводников, то появляюсь, то исчезаю, тогда, когда это захочется ей, и горю в своём аду, о котором вы с Игорем не имеете и малейшего представления.

— Так вот, за чьи интересы я воюю. Раз ты всё же явился ко мне, значит, мне остаётся сделать что-то ещё, чтобы ты наконец был прощён и с чистой совестью отправился в загробный мир. Но, чёрт побери, почему я?! В чём моя вина? Что меня не поминали? Что я не крещённый? Почему именно я?

Антон понурил голову.

— Не думай об этом. Просто сделай, что должен, чтобы мы все могли наконец пойти дальше. Найди того, кто сможет повлиять на некромантов. Они должны остановиться и не делать того, что задумали. Это её воля, — ответил он и как будто бы поставил точку в нашем разговоре.

В растерянности я не сразу нашёлся, какой вопрос швырнуть в него первым. Через Антона по одному прошли три человека, один за другим просочились сквозь меня, и…

И дух некроманта исчез, а я остался один, окружённый туманностью его слов.

В голове не укладывалось ничего. Невольно на ум закрались слова Игоря. Если мне и послано некое задание, меня лишь используют и за ненадобностью утилизируют в адском пламени. Ведь благими намерениями вымощена дорога в ад.

Но за что? Ведь я не грешник! Я не могу и представить себе, почему в эту игру смерти и её «жрецов», был затянут именно я. Почему вместо того, чтобы умереть спокойно, я вынужден разрешать чужие проблемы, страдать от одиночества, застрявший на пороге загробного мира, спасать живых и мёртвых и вообще плясать под чужую дудку? Почему я?!

В смятении я устремился вдаль, со скоростью метеорита пронёсся по всем улицам и проспектам города и резко остановился. Посмотреть, на что натолкнёт меня судьба.

Опять я здесь. Здание норильского автовокзала навеяло на меня ещё одно воспоминание, вернуло в тот день, когда я распрощался со вторым проводником и приехал сюда, чтобы как-то помириться с Игорем. Примирения не вышло, меня избили до смерти, посадили в машину времени и закинули на несколько месяцев вперёд.

Я осмотрел выстроенные в ряд межрайонные автобусы и маршрутки. Стоят тут себе, ожидая своего расписания, пока люди трясутся от холода на перронах. Ещё нет и полудня, до часа пик далеко. Бедолаги, долго им ещё мёрзнуть.

Обдумывание не заняло много времени, и я всё-таки решился. Как обычно — незнамо зачем, незнамо как. Сорвался с места и вылетел прочь из города, туда, где так давно не был, потому что там меня больше никто не ждал.

* * *

Кайеркан — ещё один район Норильска, несправедливо лишённый статуса города всего несколько лет назад. Пусть в нём только шесть остановок с небольшим расстоянием друг от друга, и их можно обойти минут за пятнадцать, здесь есть администрация, поликлиники, ЗАГС. В общем, всё, что делает город городом, или хотя бы городком.

В самом центре этого городка я простоял на одном месте довольно длительное время. То, что происходило сейчас внутри меня, старался не анализировать и просто доверился очередному необъяснимому явлению.

Мой не сфокусированный взор плыл по близко стоящим домам и торопливым прохожим. Медленно-медленно, как подсолнух к солнцу, я разворачивался куда-то, к чему-то, и просто ждал момента озарения.

Я замер спиной к морозному ветру, что звал меня вперёд, вглубь дворов, и ноги понесли меня к одной из многочисленных гостинок. Самый дешёвый отдалённый район города и самое бюджетное жильё. Вот значит, куда забросили тебя мечты.

Была ли это интуиция или воля судьбы, но что-то привело меня на нужный этаж, и я остановился перед одной из самых обычных металлических дверей маленьких комнаток. Наваждение пропало, а из меня как будто бы выкачали весь воздух, оставив вместо грудной клетки смятый вакуумный мешок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вот я и здесь. Только стоило ли? Да, приходить сюда было глупо, а уходить ни с чем ещё нелепее. Я собрал волю в кулак и прошёл сквозь дверь. Будь что будет! Всего раз живём.

Комнатка была такой же маленькой, как и у Хеллсинга, тоже старый ремонт и древняя мебель, только здесь было чисто. Ощущалась хозяйская женская рука. Несмотря на темноту за единственным окном, здесь стоял сонливый полумрак. Длинная дневная лампа над письменным столом светила не для цветов, которых не было и в помине, а потому, что хозяйка терпеть не могла круглосуточный зимний мрак, и даже спала со светом, чтобы, просыпаясь, лишний раз не подвергать стрессу своё сознание утренним мраком.

Она спала, отвернувшись к стене. С камнем на душе я сел на край постели и стал осматривать рассыпанные по подушке белокурые волосы.

Как же так, Дарья? Ведь ты была полна таких амбиций!

Прошло больше двух лет с тех пор, как я закрыл свой разум от воспоминаний этого периода жизни, но, конечно, его мелочи стучали в окна памяти каждый божий день. Потому что этот период был тяжёлым в плане выживания, но самым счастливым в личной жизни.

Дарья была на четыре года старше меня, хоть и выглядели мы ровесниками. Отличница, умница и первая красавица школы. Сколько парней ошивалось вокруг неё — страшно вспоминать. Ещё когда я был мелюзгой без паспорта яркая блондинка блистала в школьных коридорах, всегда окружённая старшеклассниками.

Нет, она никогда не была развязной. Как нечто само собой разумеющееся, принимала мужское внимание, но никому не позволяла ничего более приятельского объятья при встрече. Я хорошо это знал и мог с уверенностью поручиться за её целомудрие, по крайней мере, в стенах нашей школы.

Изначально я заметил Дарью, когда та поступила в девятый класс. Это был тот возраст, когда девочки расцветают во всей своей юной красе, избавившись от первых прыщей и грубой угловатости подростковой фигуры. Тогда в них просыпается тяга к моде и к совершенствованию внешности и, несомненно, кареглазая натуральная блондинка преуспевала в этом, как никто другой. Она всегда была видна издалека. Иногда я мог почувствовать её присутствие за своей спиной, и стал тайно за ней наблюдать.

Спустя больше двух лет судьба сделала мне щедрый подарок, и я смог познакомиться с Дарьей за пару месяцев до её выпускного. В тот день я отпросился с урока в туалет и услышал со стороны лестницы тихие всхлипы. Дарья сидела на ступеньке и тряслась в горестном плаче.

Тогда я, четырнадцатилетний молодняк, не мог и догадываться, как утешить плачущую девушку, но сострадание мне было знакомо. Едва заметив меня, она тут же выпрямилась и утёрла потёкшую тушь, точнее, думала, что утёрла, когда на самом деле ещё больше размазала её по лицу.

— Экзамены. Волнуюсь! — выпалила она на одном дыхании, но меня обмануть не смогла. Я уже видел такие слёзы и знал, что их приносит не страх, а страшное горе.

— Кто умер? — понимающе спросил я, и Дарья буквально взорвалась в рыданиях.

В этот день в больнице скончался её отец. Не носил пуховик, перебегая с подъезда в машину и обратно, и наши метели наградили его воспалением лёгких.

Я много говорил ей что-то, чего уже не помню, пытался не утешить, а зачем-то показать, что кому-то бывает и хуже. Рассказал ей о смерти своей матери, о том, что я остался с больной бабушкой, которая почти каждую ночь плачет, отчего по утрам скачет давление и сахар, и неизвестно, сколько ещё она может протянуть в таком режиме. Ни с кем раньше я не говорил на эту тему, и у нас вышла настоящая душевная беседа.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я пытался ободрить Дарью хотя бы тем, что у неё осталась мать, но здесь не угадал. Они с сестрой остались одни, потому что мать бросила их много лет назад и уехала жить заграницу с новым мужем. Ни писем, ни звонков, ни телеграмм на дни рождения. Судьба дочерей её не волновала. Отец лишил её родительских прав и выписал из квартиры. Ни одной живой душе Дарья в этом не признавалась, но мне, первому встречному пацану, откликнувшемуся на её горе, рассказала.