Арктический клуб любителей карри - Дани Редд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сегодня будут просто хот-доги, – пообещала я.
– Наслаждайся тишиной, – сказал Адам.
– Эд, можно мне телефон обратно? Неделя уже прошла.
Хотелось бы мне сказать, что я извлекла бесценный урок о пагубе цифровых коммуникаций, но от просмотра залпом писем и сообщений за десять дней уровень серотонина у меня поднялся до небывалых высот. Многие письма и сообщения были от подруг, которые, судя по всему, увидели перемены в Инстаграме Райана и а) либо спешили мне посочувствовать, б) либо пытались выудить у меня подробности. Большую долю корреспонденции составляли эсэмэски от Нины со все нарастающим уровнем паники.
«ТЫ ТАМ НЕ УМЕРЛА???» – гласила последняя.
«У меня конфисковали телефон, чтобы я не зацикливалась на Райане. Можешь поболтать по Скайпу после работы?» – напечатала в ответ я.
Было там и сообщение от Джобина:
«Запоздало поздравляю с Новым годом! Надеюсь, у тебя все хорошо. Твой папа с Умой приходили к нам на ужин, и он сказал, ты ему не отвечаешь».
Грудь тут же стиснула паника. Я торопливо проверила почту. Целых два письма от папы. И первое – буквально через пару часов после того, как Адам забрал у меня телефон.
«Майя,
я снова и снова перебирал в голове наш разговор. Я поступил неправильно и меньше всего на свете хотел расстроить тебя. Чем дольше я тебе не рассказывал, тем труднее становилось начать разговор. Но я хочу, чтобы ты знала: твоя мама очень тебя любила, несмотря на болезнь, и я тоже очень тебя люблю.
Скучаю, папа. Х».
Я много раз наблюдала, как папа страдает, пытаясь породить письмо с простейшей просьбой или вопросом. И теперь мысленно видела, как он склоняется над ноутбуком, набирая и стирая фразу за фразой. А когда я прочла второй имейл, мое сочувствие к нему выросло еще больше.
«Привет, солнышко!
Надеюсь, ты на меня уже не сердишься? На днях я видел Джобина, он говорит, ему кажется, вы с Райаном разошлись? Он, кажется, видел что-то такое в Инстаграме. Пожалуйста, дай о себе знать как можно скорее, я ведь понятия не имею, где ты сейчас и все ли с тобой в порядке.
Скучаю, папа. Х».
Я позвонила папе. Он взял трубку через пару звонков, как будто сидел и ждал моего звонка.
– Майя! Где ты, ради всего святого? С тобой все хорошо?
– Абсолютно. Просто тут один человек с работы забрал у меня телефон на неделю.
– Но зачем? А если бы тебе надо было срочно позвать на помощь? Я до смерти переволновался.
– Выдыхай, пап. Я жива и здорова.
Но папа не был готов так легко успокаиваться. Следующие пять минут он в красках живописал различные сценарии, которые проигрывались у него в голове, пока он не мог мне дозвониться. В том числе: а) я вернулась в Англию к Нине и попала в какую-нибудь ужасную катастрофу; б) так напилась с горя после разрыва, что угодила в больницу и нахожусь там до сих пор; в) заблудилась в метель и замерзла до смерти. Я решила не упоминать, как близка была к варианту «в». В таких ситуациях мне совершенно очевидно, от кого я унаследовала тревожный склад характера.
– А тебе не приходило в голову, что я не отвечаю, потому что сержусь? – спросила я, когда мне удалось наконец вставить слово.
– Ой! А ты сердишься? – осторожно поинтересовался он.
После нашей ссоры случилось столько всякого разного. Я рассталась с Райаном. Переехала в домик в арктической глуши. И, самое главное, начала понимать, что мама меня очень любила. Но стоило папе задать этот вопрос, все тело у меня напряглось, а пульс участился – я еще не вполне готова была его прощать.
– Ну да, сержусь.
– Но трубку еще не бросила, – указал он.
Я слишком злоупотребляла этим в подростковые годы.
– Мне надо время, чтобы все переварить.
Папа в трубке вздохнул:
– Больше всего на свете я хотел бы обратить время вспять и сделать все по-другому. Но не могу.
– Но ты хотя бы можешь изменить манеру обращаться со мной в будущем. Обещаешь больше мне так не врать?
Наступила пауза. Наверное, он не расслышал.
– Пап? У тебя нормально со связью?
Он откашлялся.
– Обещаю.
– И прекрати относиться ко мне как к маленькой. Мне скоро тридцать.
– Бог ты мой! Как летит время. А ведь словно вчера я водил тебя в школу, а ты плакала, когда я уходил…
– Миккель с Адамом учат меня стрелять, – перебила я.
– Стрелять? Детка, ты там поосторожнее. Столько несчастных случаев…
– Пап. Я не ребенок. Помнишь?
– Прости.
– Ничего страшного. Как там Ума?
– Хорошо. Мы собираемся на медовый месяц в Бутан…
Я слушала, как он разглагольствует о датах и сроках, а потом пускается в красочное описание недавнего ужина в новом рыбном ресторане. Время от времени я выразительно поддакивала, но мысли мои витали не здесь.
– Что-то ты очень тихая, – наконец сказал он.
– Просто пытаюсь понять.
– Как они там готовят креветки? Я тоже все голову ломаю.
– Да нет. Почему ты это сделал. Почему столько от меня скрывал все это время.
– После маминой смерти ты была так травмирована. Да еще переезд. Тебе потребовалось несколько лет, чтобы стать прежней. И когда сделалось окончательно ясно, что ты забыла Индию, я подумал: а может, тебе надо было все забыть, чтобы пережить потерю. Я не хотел снова тебя травмировать…
– Травму надо переработать, а не подавить. Любой психотерапевт скажет.
– Но ты же посещала психотерапевтов.
– Посещала. И все поощряли меня говорить о маме, и ее смерти, и что я испытывала. Но мне было нечего сказать. До недавнего времени у меня на этом месте была дыра.
– А ты… вспомнила еще что-нибудь? – спросил он.
– Да. Вспомнила.
Я рассказала ему о рецепте кичри. И как ласково улыбалась мама, поднося ложку к моим губам.
– Когда ты болела, она всегда готовила тебе кичри. Она любила за тобой ухаживать, – сказал папа с теплотой в голосе.
Мы еще немного поговорили. Но больше я маму не упоминала. Я была рада закончить вот так, на хорошей ноте, совместными воспоминаниями о ней. Но все равно, повесив трубку, не могла стряхнуть странную смутную тревогу. Взяв сигарету, я выскочила с ней на крыльцо, засыпанное несколькими дюймами свежевыпавшего снега. Я посмотрела во тьму, но ничего не увидела. Домики и горы тонули во мраке. Я словно бы глядела в безбрежную пустоту.
26
Группа уехала, оставив за собой неестественное
