Победа. Том 2 - Александр Борисович Чаковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Незаметно для самого себя Черчилль наконец уснул. Ему показалось, что с этого момента до того, как, его разбудили, прошли считанные минуты, Но в действительности он спал уже часа четыре, когда, предупрежденный с вечера, Сойерс, осторожно постучав в дверь, открыл ее и вкатил в спальню столик на колесиках.
— Ваш завтрак, сэр, — негромко сказал личный лакей Черчилля и напомнил — Вы приказали разбудить вас в семь пятнадцать.
— Какого черта, Сойерс, я только что заснул, — пробурчал в ответ Черчилль, но сразу умолк, вспомнив, что в восемь должен приехать Берут.
Мелькнула мысль: может быть, и этого поляка стоит принять лежа в постели? Ее пришлось откинуть: Берут все же глава государства.
Черчилль молча наблюдал за Сойерсом, который привычно точными движениями взял со столика поднос — не шелохнулась поверхность кофе в большой чашке, — установил его на широкой груди своего капризного хозяина. На подносе Нее как обычно: кофе, крошечный молочник со сливками, тосты, квадратик масла, земляничный джем — ранний утренний завтрак. Яичницу с поджаренным беконом или толстые, с вкрапленными в них Кусочками сала сосиски Черчилль предпочитал есть несколько позже.
Но сейчас он совсем не чувствовал аппетита и, ни к чему не притрагиваясь, с неприязнью смотрел на поднос, покоящийся на его груди.
— Сэр?.. — вопросительно произнес стоявший у кровати Сойерс.
За долгие годы службы личный лакей привык интуитивно угадывать его желания.
— Да, — ответил Черчилль. И уточнил: — Бренди. Один глоток.
Сойерс подошел к шкафчику с напитками и спустя несколько мгновений вернулся с небольшим серебряным подносиком, на котором стоял невысокий, пузатый бокал, на четверть наполненный желтоватой жидкостью.
Черчилль снял его с подноса, сделал несколько медленных глотков. Потом прикрыл глаза, ожидая, когда коньяк произведет на него желанное действие, приказал негромко:
— Сигару.
И опять-таки заученными, быстрыми движениями Сойерс взял из стоявшего на тумбочке ящичка толстую, длинную манильскую сигару, освободил от целлофановой обертки, обрезал «гильотинкой» кончик и, поднеся ее к губам Черчилля, зажег спичку…
Черчилль редко затягивался сигарой, но сейчас сделал две-три глубокие затяжки…
Желанное чувство бодрости, готовность действовать постепенно возвращались к нему. Из расслабленного, апатичного старика, как бы растекшегося на кровати, подобно огромной медузе, он превращался в энергичного, уверенного в себе человека, каким его уже долгие годы знал весь мир.
— Спасибо, Сойерс, — сказал Черчилль, кладя сигару на угол подноса и приступая к еде, — через десять минут будем одеваться.
Он встретил Берута, сопровождаемого переводчиком, у себя в кабинете. Там же находился и майор Бирс — личный переводчик английского премьера.
В мундире британских военно-воздушных сил Черчилль стоял с сигарой в зубах посредине комнаты, когда в нее вошел Берут.
— Здравствуйте, — сказал ему Черчилль, однако руки не протянул. — Несмотря на то что времени у меня в обрез, я все же решил встретиться с вами.
В тоне, которым Черчилль произнес эти слова, прозвучали напоминание, что на этот раз Беруту посчастливилось встретиться с одним из великих деятелей мира, и одновременно снисходительная вежливость.
— Благодарю вас, господин премьер-министр, — спокойно ответил Берут.
Переводчики одновременно начали дублировать своих шефов по-английски и по-польски.
«Какой некрасивый язык, — подумал Черчилль, — удивительное нагромождение шипящих звуков и противоестественных ударений».
Вслух же он сказал, поморщившись:
— Давайте установим элементарный порядок. Меня переводит Бирс, а вас, мистер Берут, — ваш переводчик. Впрочем, может быть, вы говорите по-английски?
— Не лучше, чем вы по-польски, господин премьер, — без тени насмешки произнес Берут.
— Садитесь! — пригласил Черчилль и сам первым опустился в кресло за письменным столом.
Берут занял одно из двух кожаных кресел возле стола. Бирс и польский переводчик в нерешительности посмотрели на другое, свободное кресло, будто спрашивая друг друга, кому следует его занять.
— Садитесь же! — нетерпеливо повторил Черчилль и недовольно передернул плечами, когда Бирс, уступая кресло своему польскому коллеге, занял стул у стены, за спиной Черчилля.
— Итак, — начал он, когда все расселись, — у меня мало времени.
— К сожалению, у меня тоже, — в тон ему откликнулся Берут.
От такого ответа Черчилль едва не выронил изо рта сигару. Но Берут тут же вежливо пояснил:
— Дело в том, господин Черчилль, что президент Трумэн выразил желание встретиться со мной сегодня в девять. Мне передал об этом по телефону господин Бирнс, и я уже не мог что-либо изменить.
— Гм-м… — пробурчал Черчилль. — Тогда приступим к делу. Итак, мистер Берут, хотя вам, кажется, не приходилось бывать в Лондоне, по крайней мере во время войны, вы не можете не знать, что Великобритания вступила в схватку с Гитлером во имя защиты прав Польши.
Он сделал паузу, ожидая какой-либо реплики Берута, но тот молчал, глядя на Черчилля спокойно-выжидающе.
— Тем не менее, — снова заговорил Черчилль, — я решительно против выдвигаемых вами теперь требований относительно западной — польско-германской границы.
— Почему же, господин премьер-министр? — спросил Берут.
— Об этом говорилось уже не однажды, — назидательно ответил Черчилль. — И в последний раз не позже чем вчера, на вашей встрече с министрами иностранных дел.
— И все же я полагаю, что, выразив любезное желание встретиться со мной, вы как глава правительства Великобритании намерены сказать нечто новое, — по-прежнему негромко, вежливо, без тени упрека сказал Берут. — Министры иногда не могут взять на себя решение вопроса, которое может принять глава государства.
Хотя в словах Берута пока не заключалось никакой полемики, они скорее несли в себе скрытый комплимент, Черчилль изрек надменно:
— Мой министр выполнял и выполняет мою волю. Но если вам все же угодно, чтобы я высказал мое мнение лично, — пожалуйста, я готов!
И, откинувшись на спинку кресла, глядя теперь поверх головы Берута, Черчилль заговорил, как бы обращаясь в пустоту:
— Первое. Принятие ваших непомерных требований создало бы неразрешимые экономические проблемы для Германии…
— Простите, — прервал его Берут. — Я возглавляю государственную, власть Польши, а не Германии. Вы только что напомнили, что Великобритания вступила в войну во имя защиты Польши. Получается, что во время войны надо было защищать Польшу, а теперь, когда война выиграна, ваши симпатии внезапно меняются? Должен ли я понимать вас так, что предпочтение отдается вами Германии, а не Польше, понесшей наибольшие жертвы от этой самой Германии? Если не говорить о потерях Советского Союза, конечно. Впрочем, может быть, я вас неправильно понял?
И опять — ни тени прямого упрека ни в словах, ни в
