Победа. Том 2 - Александр Борисович Чаковский

— Никогда раньше я не слышал от вас, сэр, таких признаний относительно России, и мне кажется…

— Мне наплевать, что вам кажется! — прервал его Черчилль. — Мое отношение к большевикам известно всем и каждому, но я признаю за ними такое качество, которое полностью чуждо вам, — благородство! А теперь все, аудиенция окончена, можете отправляться ко всем чертям! Вы человек без чести, без чувства благодарности, без ответственности за свои слова!

Тяжело дыша, Черчилль сел на кровать, демонстративно отворачиваясь в сторону от Миколайчика.

Это было уже слишком, даже для Миколайчика.

— Я сейчас уйду, мистер премьер-министр, — глухо сказал он, чувствуя, что не в силах даже вынуть из кармана платок, чтобы вытереть пот с лица. — Но уйду с чувством полного недоумения. Ведь вы даже не сказали, в чем меня обвиняете!

— Ах, святая простота! — снова входя в раж, воскликнул Черчилль, хватая лежавшую на краю пепельницы сигару. — Он не знает! Тогда я вам скажу: вымаливая себе пост премьера, вы знали, что вам надо делать! Вы интриговали, плели свою паутину, как паук, добились того, что по нашему настоянию стали вице-премьером уже не «правительства» без народа и территории, а реального польского правительства. И теперь, когда от вас требовалось только одно — заявить о решительном несогласии с Берутом, вы публично облобызались с этим сталинским ставленником, выбили из наших рук главную козырную карту.

— Вы не правы, сэр, — напрягшись всеми своими мускулами, в первый раз позволив себе повысить голос, твердо произнес Миколайчик.

Такой ответ показался Черчиллю наглостью. Он сделал несколько затяжек и положил сигару.

— Я не прав?! — возмутился он, снова поворачиваясь к Миколайчику и меряя его взглядом. — Вы еще смеете…

— Да, сэр, я позволяю себе утверждать это. И если вы дадите хотя бы десять минут…

— Даю вам три! И ни минуты больше!

— Хорошо, сэр. Итак, ваше недовольство вызвано, как я понимаю, тем, что я не вступил в полемику с Берутом на совещании министров иностранных дел.

— Именно! — крикнул Черчилль. — И этим лишили нас возможности заявить, что в польской делегации имеются разногласия! А это и был наш козырь в борьбе со Сталиным.

— Понимаю, сэр. Но разрешите вопрос. В Польше предстоят выборы. Так? Как вы полагаете, проголосовал бы хоть один поляк за человека, который — единственный во всей делегации — открыто возражал против расширения территории Польши? Против того, чтобы урезать экономический потенциал Германии? Против того, чтобы ее новая граница с Польшей была бы минимальной?.. Вы можете отвечать или не отвечать мне — как вам угодно. Мои три минуты истекли, я ухожу.

— Погодите, — хмуро сказал Черчилль. Он снова взял с пепельницы сигару и, раскуривая ее, пробурчал: — Можно было договориться, чтобы ваша вчерашняя встреча с министрами считалась бы секретной.

— С кем «договориться», сэр? С Берутом? Я пробовал. И встретил категорический отказ. Может быть, мне следовало договориться с Молотовым?

Последние свои слова Миколайчик произнес с явной насмешкой.

Черчилль сосредоточенно молчал, глядя на кончик своей сигары. Сейчас он уже понимал, что аргумент Миколайчика заслуживает внимания.

— Как я понимаю, сэр, — продолжал Миколайчик, чувствуя, что с трудом, но выплывает на поверхность из пучины шквальных волн, обрушенных на него Черчиллем, — больше того, убежден, что буду нужен вам, если одержу победу на выборах и займу подобающий пост в новом польском правительстве.

— Нам нужен там надежный и разумный человек, а не флюгер, — не меняя угрюмого тона, проговорил Черчилль.

Но тут Миколайчик сам перешел в наступление.

— Я вынужден был, сэр, выслушать ваши упреки — столь же горькие, сколь несправедливые, потому только, что понимал: когда все разъяснится…

Черчилль презрительно фыркнул.

— Что разъяснилось? То, что мистер Миколайчик достаточно позаботился о собственном благополучии, подняв руки вверх перед Берутом и его компанией?

— Но Париж стоит мессы, сэр! Если вы хотите, чтобы на выборах победили не коммунисты, а демократы, в данном случае — ваш покорный слуга, то из чисто тактических соображений…

— Вы пришли ко мне на ночь глядя, чтобы оправдываться?! — снова повысил голос Черчилль. — Могли бы сделать это и завтра. Я как-нибудь пережил бы эту ночь.

— Завтра утром вам предстоит встреча с Берутом, — сказал Миколайчик, игнорируя уничижительный тон, каким Черчилль произнес свои последние слова.

— Значит, вы подняли меня с постели, чтобы напомнить об этом?

— Нет, сэр. Я пришел, чтобы помочь вам. Вот… — и Миколайчик протянул Черчиллю папку, которую до того держал под мышкой.

— Это еще что такое? — глядя на папку, настороженно спросил Черчилль.

— Данные, сэр. Исчерпывающие аргументы против требований берутовских сторонников. Я привез их с собой, но не мог использовать по причине, которую уже изложил… Но вы…

— Дайте сюда! — Черчилль бросил в пепельницу сигару и, резко протянув руку, почти вырвал папку у Миколайчика.

В ней лежало несколько отпечатанных на машинке листков.

— Вы не могли передать мне это раньше? — не поднимая головы, произнес Черчилль, перелистывая содержимое папки.

— Я вез эти материалы для себя, и, конечно, они были в польском изложении. А когда выясйилось, что самому мне не придется воспользоваться ими, понадобился перевод на английский. Для вас. Это потребовало времени; Не мог же я доверить перевод таких документов первому встречному?

— Здесь написано, — буркнул Черчилль, глядя в текст, — что на землях, которые Берут требует для Польши, проживает восемь миллионов немцев. А Сталин считает завышенной даже цифру в полтора миллиона. Чем мы можем доказать правильность ваших данных?

— Есть такой шутливый рассказ, сэр, — пожимая плечами, ответил Миколайчик, — анекдот, конечно. Учитель географии спрашивает гимназиста, сколько звезд на небе. Тот без запинки называет гигантскую цифру с точностью до единицы. «Чем вы можете это доказать?» — спросил удивленный учитель. «Пересчитайте сами; пан учитель, и вы убедитесь, что я прав», — ответил гимназист.

— Вы полагаете, что Сталина можно убедить этими гимназическими шуточками.

— А как он докажет правильность своих данных? — возразил Миколайчик. — Во всяком случае, это потребует долгого времени. Да и после того утверждения Берута и русских можно продолжать оспаривать. С нашей помощью, разумеется. К тому же, как вы можете видеть, это далеко не единственный аргумент.

Черчилль торопливо проглядывал страницы. Каждое возражение против новых польских границ имело подзаголовок: «Потеря Германией земель по Одеру вызовет голод»; «Примеры времен первой мировой войны»: «Экономическое бремя ляжет на оккупационные державы»; «Поляки окажутся не в состоянии Освоить Новые территории»; «Создание обстановки вражды между Германией и Польшей»; «Невозможность справедливого решения вопроса о репарациях»; «Линия Керзона и Россия»…

Пробегая глазами один листок за другим, Черчилль все более приходил к выводу,