Колчаковщина - Павел Дорохов

— Ну, я и не в таких переделках бывал.

Димитрий вылез из коробка и стал расплачиваться с ямщиком. Мужик смущенно взял деньги.

— Ты уж извини, если что неладное сказал.

— Ладно, ладно, — засмеялся Киселев, догадываясь, что теперь и ямщик считал его за начальство. — Ты только поезжай отсюда скорей, где-нибудь на дороге передохнешь.

Ямщик быстро повернул назад.

Димитрий обратился к попику:

— Вам, батюшка, я тоже советую обождать здесь, спокойнее будет. Вовсе не нужно, чтобы бунтовщики видели, как вы вернулись. Попозднее задами пройдете.

Поп согласился.

У поскотины Димитрия встретили два рыжих бородача с ружьями.

— Стой, паря. Чей такой? По какому делу?

— Мне надо штаб.

Мужики подозрительно оглядели Димитрия с ног до головы. Чудно, надо человеку штаб, а идет так себе, словно на прогулку, — ни оружия, ни багажа, да еще и пеший ко всему.

— Шта-а-аб. А зачем тебе штаб?

Киселев улыбнулся.

— А уж это я штабу скажу — зачем. Мне Ивана Бодрых надо.

— Ивана Бодрых. Чудак человек, так бы и сказал…

— Ивана Бодрых можно… Ты постой, однако, мы пошепчемся.

Бородачи отошли в сторонку, пошептались.

— Ну вот, Степан те проводит, ступай.

Когда шли улицей, народ любопытно оглядывал Димитрия.

— Че, Степан, пымал, однако?

Степан молча отмахивался от любопытных. Подошли к штабу. У крыльца толпились вооруженные мужики, — молодые и старые, суровые и добродушные — всякие. Тотчас окружили Киселева.

— Чей такой? Откуда?

— К Ивану Бодрых, — сказал Степан, — должно быть, каменский. Ну-ка, сторонись.

Толпа расступилась.

— Проходи, все здесь, заседанье в штабе.

Димитрий вслед за Степаном вошел в штаб. Среди сидёвших за столом сразу узнал Ивана Бодрых, — того самого огромного черного мужика, что на пароходе рассказывал про землю.

— Слышь, Иван, к тебе человек. У поскотины пымали.

Бодрых с недоумением всматривается.

Киселев улыбнулся Ивану:

— Что, товарищ Бодрых, не узнаешь?

Бодрых медленно припоминает.

— Кажись, узнаю… Стой, на пароходе вместе ехали. Вить ты тот большак, что с парохода убежал?

— А почему ты знаешь?

— Весь пароход только об этом и говорил. Вот как за тобой человек-то городской на берег прыгнул да в воду провалился.

— Вот, вот, я самый и есть.

— Не догнал те шпиен?

— Догнал, да я его придушил да в реку сбросил.

Лыскин и Молодых о чем-то перешептывались, подозрительно посматривая на Димитрия.

— А не врет этот человек, как думаешь, Иван, — спросил Молодых. — Хорошо бы его обыскать.

— Чего меня обыскивать, — спокойно сказал Димитрий, — вот документы и браунинг, что я отобрал у шпиона.

Все наклонились над документом и долго его рассматривали. Вдруг Молодых вскинул голову, пронзил Киселева холодными недоверчивыми глазами:

— А может, ты тот самый шпиен и есть? Документ у те, паря, самый настоящий.

Киселев в восторге от подозрительности мужиков, — молодцы, молодцы, так и надо! Радостным смехом дрожат глаза.

— Да ведь меня знает Иван Бодрых.

Мужики с суровым недоумением смотрят на Киселева. И чему человек радуется. Ведь, ежели что… Одним словом, может, человеку сейчас могила, а у него рожа лыбится.

— Хорошо ты его знаешь, Иван?

Бодрых заколебался.

— Будто тот самый.

Киселев весело и радостно смеется. Вот это штаб! Основательный народ. Эти надуть себя не дадут, с такими не страшно.

— Ну, хорошо, товарищи, я вам покажу еще один документ, надеюсь, что тогда вы мне поверите. Только вы бы отвернулись куда, а то документ у меня в таком месте запрятан, что и смотреть неловко.

Штабники улыбнулись.

— Вон спрячься за шкаф.

Димитрий подошел к стоявшему в углу шкафу, открыл дверку, спрятался за нее. Через минуту вышел из-за дверки, протянул мужикам целлулоидную капсулу.

Вот документ.

Раскрыл капсулу, вынул из нее узенькую шелковую полоску.

— Читайте, товарищи.

Мужики нагнулись над документом…

Вышел Иван Бодрых на крыльцо. Трепыхается по широкой груди лохматая борода, смехом брызжут глаза.

— Хо-хо-хо! Большак, товарищи, объявился. Хо-хо-хо!

— О! Где ж документы у него были?

— В заднице!

— Хо-хо-хо!

— Ха-ха-ха!

— Ну те, Иван, к лешему, говори толком!

— Верно говорю. Штучка такая махонькая, вроде пузыречка, меньше наперстка, в свечку копеечную тоньшины… А в пузыречке ленточка, на ленточке все и написано.

— Хо-хо-хо!

— Вот это большак!

— Да уж этот всамделишный!

— Из самой Москвы, товарищи, от самого Ленина.

Трепыхается Иванова борода, сверкают веселые серые глаза.

— Хо-хо-хо! Как он с пузырьком-то… Хо-хо-хо!.. До ветру-то…

— Хо-хо-хо!

Прерванное необычайным происшествием заседание штаба продолжалось.

— У меня, товарищи, спешное дело, разрешите сделать доклад, — сказал Димитрий.

— Ну-к, что ж, делай.

— О вашем Сизовском восстании донес поп…

— Ах, язва эдакая… А нам и невдомек, куда девался наш попишка.

— Да, да. Вышел из села пешком, никто и не обратил внимания. Из уезда выслали двадцать конных милиционеров, я их встретил вместе с попом верстах в пяти от Сизовки. Показал документы, поверили, приняли за своего. Ну, поп мне все и рассказал. Я уговорил отряд подождать в лесу, пойду, мол, один сначала посмотрю, как и что там у бунтовщиков. Теперь ждут меня назад. Надо, товарищи, обдумать дальнейший план действий.

Мужики задумались.

— Н-да… Живьем бы взять милиционеров, без пролития крови. Двадцать винтовок нам бы шибко годились.

— Хорошо бы, да как. Сами оружия не отдадут.

— Придумать надо — как.

Все с надеждой смотрят на Киселева, — этот не подведет, этот придумает.

Димитрий подробно изложил, как, по его мнению, надо было бы поступить. Штаб к плану Димитрия отнесся одобрительно.

— А на всякий случай, чтобы крепче было, можно гостей и самогоном угостить. У вас самогон есть?

— Еще самогону не быть. Есть.

— Хороший?

— Хо-хо. Да супротив нашего самогону поискать.

— Вкатить бочонок самогону в штаб… Все посты снять… Людей с оружием спрятать…

Лицо Киселева наливается румянцем. Загораются глаза. Резкие отрывистые фразы звучат, как приказания.

— Согласны, согласны!

Иван Бодрых с любовной улыбкой оглядывает Димитрия.

— Товарищи, вношу предложение. Как, значит, товарищ Киселев человек партийный и в этих всяких делах понимает, назначить товарища Киселева начальником штаба.

Молодых восторженно вскакивает с места.

— Верно! Правильно!

Встает и Яков Лыскин. Протягивает Димитрию руку, крепко жмет.

— Как ты, значит… как мы… одним словом — единогласно.

Киселев взволнованно поднялся.

— Спасибо за доверие, товарищи!

К вечеру Димитрий подошел к лесу, где оставались дожидать милиционеры.

— Можно ехать, сбежали бунтовщики. Должно быть, кто успел сообщить.

Отряд выехал из лесу. Впереди отряда Димитрий и старший. Когда въехали в село, было совсем темно. Улица словно вымерла, нигде ни голоса, ни огонька. Подъехали к штабу шагом, спешились. В штабе сразу наткнулись на бочонок.

— Ну-ка, братцы, что в нем?

Окружили бочонок, открыли кран.

— Эге, самогон. И дух скусный.

Как торопились, даже самогон не успели выпить.

Старший принял строгий начальнический вид.

— Не трожь самогон, на военном положении мы! Может, зелья мужики подмешали.

Киселев дружески похлопал старшего по плечу.

— Ничего, по кружечке с устатку можно. Ушли бунтовщики, кого бояться.

Нагнулся к бочонку, нацедил себе кружку, старшему кружку, понюхал.

— Хороший самогон. Чокнемся.

Старшему приятно выпить с хорошим человеком. С улыбкой взял у Димитрия кружку.

— По одной можно.

Крякнул, вытер губы рукавом. Строго глянул на милиционеров.

— Ну, ребята, по одной можно.

Через час из штаба неслись громкие нестройные песни…

…Утром сунулись милиционеры во двор, Как кипятком ошпарило, — торчали перед дверью острые пики, поблескивали штыки.

— Братцы, засада!

Отскочили назад, захлопнули дверь. Все повскакали, бросились к окнам и тотчас же отскочили — внизу, под окнами, торчат пики, поблескивают штыки.

Старший протер глаза.

— Где человек из контрразведки?

— Нет человека. Ночью вышел, не вернулся. Видать, мужики захватили.

Со двора постучали. Старший подошел к припертой изнутри двери.

— Что надо?

— Пустите, переговорить надо.

— Нашел дураков, так и пустили.

— Всурьез говорю, от штаба я, переговоры иметь желаем.