Колчаковщина - Павел Дорохов

Капитан Ефимов дернулся вперед, резко взмахнул рукой.

— Десятого! Начинай!

Солдаты снова бросились к вытянувшимся шеренгой мужикам.

Выводили из ряда десятого, подводили к столу, в трех шагах останавливались.

Капитан Ефимов впивался серыми глазами, долго рассматривал стоявшего перед ним мужика.

— Читай молитву!

— Ваши благородья…

— Читай молитву!

— Ваши…

— Молчать! Читай молитву!

— Господи исусе христе… ваши благор…

— Лупи!

Двое, стоявших по бокам гусар, взмахивали нагайками. Мужик закрывал лицо руками.

— Не давай закрывать лица! По морде… по морде его!

В дикой злобе выхватили шашки, рубили по рукам:

— Не закрывай лицо!

Капитан Ефимов хрипел:

— Бунтовать! Я вам покажу!..

Иногда кто-нибудь из офицеров не выдерживал, вскакивал из-за стола, подбегал вплотную к жертве и стрелял из револьвера в упор…

Избитых, окровавленных отводили на пять-шесть шагов в сторону и тут же кончали…

…Десятых больше не было.

Капитан Ефимов помутневшими глазами обвел ряды.

— Пороть!.. Всех!

Мужиков хватали десятками, валили наземь, обнажали тела.

И потом — нагайками, шомполами.

Прыгали пушистые усы капитана Ефимова, дрожали огни в серых глазах. Холодком обливало тело. Взглянул на исходивших в голос баб, тяжело перевел дух и хрипнул:

— Баб пороть… Всех!

Стаей голодных зверей бросились солдаты и гусары. Пронзительным визгом кричали бабы и девки, вырываясь из крепко державших рук. Прежде чем валить, дрожащими голодными пальцами мяли женские груди, а когда валили, сладострастно скользили руками по голым женским телам, обнажая их для порки. Наливались кровью глаза, кружились головы…

Над площадью носился звериный рев.

…Взгляд холодных серых глаз капитана Ефимова упал на китайцев и трех мужиков — председателя и членов управы.

— Китайцев на пароход! Мужиков выпороть!

Мужиков повалили. И Василий, и члены управы неистово кричали. А когда поднялись, все трое, словно по уговору, подошли к капитану Ефимову, поклонились ему в пояс.

— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие. Разрешите обязанности сполнять.

Ефимов устало взглянул на мужиков.

— Хорошо, разрешаю.

У Василия, поротого председателя, разместилось полтора десятка гусар во главе с рыжеусым вахмистром — паном Жардецким. Васильева баба хлопочет у печки, наказал мужик не жалеть для гостей ни кур, ни гусей. Сам Василий прошел в чистую горницу, конфузливо помялся:

— Там, господин начальник, у меня в погребке бочонок самогону уцелел, может, покушаете? Наша самогонка первеющая.

Гусары шумно окружили вахмистра.

— Пан Жардецкий, по стаканчику. Самогонка у этой сволочи превосходная.

Пан Жардецкий во всем подражал пану Зелинскому, — начальнически вытянулся, важно покрутил длинный рыжий ус и свысока кивнул председателю.

— Тащи бочонок!

Несколько гусар приволокли бочонок в горницу. Все попробовали по стаканчику. Понравилось.

— Хорошая штука, пан Жардецкий!

Пан Жардецкий причмокнул губами.

— Гм, хорошая. Ну-ка, нацеди еще стаканчик.

Появился еще бочонок. Послышались песни, — сначала в избе председателя, потом и в других избах. Двое членов управы до поздней ночи развозили по селу бочонки.

Пан Жардецкий чокался с председателем.

— Пей!

Вскидывал пьяные, сердитые глаза, надувал щеки.

— Вы бунтовщики! Мы вас еще пороть будем!

Председатель бил себя кулаком в грудь:

— Да мы ништо… да мы вот как… ни в жисть… Мы, значит, вот, нараспашку.

По улице неслись громкие песни. Взвизгивали в темноте женские голоса.

В обнимушку с мужиками ходили по улицам солдаты и гусары…

В ярко освещенной рубке первого класса господа офицеры праздновали свою победу над сизовскими бунтовщиками.

…Вышел Василий на двор, подошел к стоявшей под навесом бочке с водой, облил себе голову. Постоял немного, прислушался. Было тихо. Лишь изредка кое-где в темное небо взлетала песня и тотчас же, обессиленная, падала.

Василий прошел в глубь двора. Из амбарушки вышел человек.

— Ну как, пора?

— Скачи, Егор, в штаб, скажи, чтоб скорее. Сейчас коней захватывать будем, без коней поляки не уйдут.

Человек быстро исчез.

…От избы к избе снуют тени. По улице, по задам. И все к председателевой избе. Во дворе растет кучка ружей, шашек. У кучки Василий вполголоса отдает приказания:

— Подтаскивай, братцы, подтаскивай! Которые без дела, вооружайся!

Мужики подходят к кучке, роются в ружьях, шашках. Два члена управы привезли пулемет.

— На, Василий, получай! Пулемет!

Василий радостно смеется.

— Ах, лешаки, пулемет уволокли! Ну, зададим мы теперь жару солдатам. Коней свели?

— У всех свели!

— Тащи, робя, пулемет на берег, к пароходу лицом, туда прежде всего побегут. Как побегут, пуляй вовсю.

…Сизовский отряд расположился в пяти верстах от своего села, в глубоком овраге, заросшем мелким кустарником. Штаб держал непрерывную связь с оставшимися в Сизовке повстанцами и знал все, что происходило в селе. Последнее донесение от Василия в штабе получили за час до рассвета. Димитрий, державший отряд наготове, немедленно двинулся к селу, оставив в овраге обоз.

У поскотины к отряду присоединился Василий с мужиками на угнанных у поляков лошадях. Часть лошадей вели в поводу для людей Димитрия. Киселев разделил весь отряд на три части, отдал последние распоряжения.

…На берегу вспыхнула барка. Огромный столб красно-багрового пламени взметнулся вверх, пробуравил густую темь ночи. Посреди села вспыхнул пожарный сарай. На церковной колокольне ударили в набат. В разных концах села затрещали выстрелы. Из домов выбегали перепуганные и не понимающие в чем дело солдаты, бросались назад, падали под выстрелами. Гусары пана Зелинского скакали по улицам на неосёдланных крестьянских лошадях, сталкивались друг с другом и в страхе кидались назад.

Протяжно взревел пароход.

— К пароходу! К пароходу!

Люди бросились к берегу — пешие, конные, раздетые, полураздетые, — ища там спасения. На берегу, от полыхавшей кроваво-красным столбом просмоленной барки, — как днем.

С берега в бегущих затакал пулемет.

Люди заметались по берегу, падали под пулями.

— К пароходу! К пароходу!

С парохода по Сизовке грянул орудийный выстрел.

Киселев отдал приказ:

— Отступать!

Пароход медленно спускался вниз по течению. Сзади из-за темной громады леса показалось солнце. Вдали по светло-серому небу ползла длинная черная лента дыма от догорающей барки.

Капитан Ефимов вышел на палубу хмурый и злой.

— Мерзавцы, перепились! От стада баранов бежали… Позор, позор!.. Полное поражение. Пан Зелинский, как вели себя ваши гусары? Где у них кони?

Пан Зелинский обидчиво надул щеки, отвернулся. От попойки и от бессонной ночи болела голова, было скверно во рту. Чувствовал, что капитан прав в своем раздражении, и оттого, что сознавал это, пан Зелинский раздражался еще более.

— У пана капитана тоже солдаты без ружей остались.

Капитан Ефимов крупными шагами ходил по палубе возле капитанского мостика.

— Позор, больше половины людей потеряли. Пулемет потеряли.

Злобно сжал кулаки.

— О черт, от мужичья поражение потерпели! Полное поражение!

Остановился перед Зелинским:

— Пан Зелинский, где ваши гусары, я вас спрашиваю?

Пан Зелинский молча и пренебрежительно пожал плечами.

— Привести пленных! — в бешенстве крикнул капитан Ефимов.

Снизу на палубу вывели трех китайцев и пятерых мужиков. Все были со связанными сзади руками. Ефимов подошел к пленным, долго и хмуро вглядывался. С презрением отвернулся.

— И от такой сволочи бежали мои стрелки и гусары пана Зелинского.

Обернулся к пану Зелинскому и, все еще хмурясь, сердито спросил:

— Вы хорошо стреляете, пан Зелинский?

— В кокарду попадаю, — самодовольно ответил поляк.

Капитан приказал подать ружье.

— Поставьте-ка вот этого.

Одного из мужиков поставили у борта, спиной к воде. Мужик был без фуражки, взлохмаченные волосы стояли на голове копной.

— Наденьте на него фуражку.

К мужику подошел молоденький гусар с бледным лицом и маленькими черными усиками. Снял с себя фуражку и с трудом надвинул ее на лохматую голову пленного, стараясь маленьким светлым козырьком фуражки закрыть мужику глаза.

— Не надо, — глухо сказал мужик, встряхивая головой.

От этого движения плохо сидевшая фуражка сдвинулась назад и из-под маленького светлого козырька прямо в лицо гусару глянули спокойные зеленые глаза. Гусар сконфуженно отошел.