Одна тень на двоих - Татьяна Устинова

— Я где-то посеяла брелок и теперь ключи ищу по полдня. Роюсь, роюсь. Подари мне брелок, Данюсь.

— А какой у тебя был?

— Ты что, — спросила она удивленно, — не помнишь? Ты сам мне привез из Риги! Такой смешной человечек. Из янтаря.

Данилов посмотрел на нее, как будто она внезапно сошла с ума. Брелок?!

Из янтаря?!

Полчаса назад он думал про этот проклятый янтарь, кучка которого лежала у него в деревянном блюдце. Он думал — откуда янтарь в доме Тимофея Кольцова?

Кто его потерял, а потом раздавил почти что в пыль — преступник или охранник?

— Что ты так на меня смотришь? — Она тоже оглядела себя, но не заметила ничего такого. — Со мной все в порядке?

С ней все было в полном порядке, а с ним явно нет.

— Хорошо, что я заехала. Пока, и звони мне.

Он постоял на пороге, поджидая, когда закроются двери лифта, готового увезти ее. Двери закрылись, лифт уехал, Данилов вернулся в квартиру. Теперь почему-то сильно заболела голова.

Лида выскочила из лифта, пробежала короткую лестничку и толкнула дверь на улицу, радостно чувствуя маслено-умильный взгляд Ивана Иваныча, «консьержа», проводивший ее. Машина стояла на той стороне переулка и радостно подмигнула ей, когда она нажала кнопку.

Она обежала темный грязный бок и уселась на пассажирское сиденье.

— Почему так долго? — недовольно спросил тот, кто сидел на водительском месте.

— Вовсе не долго, — возразила Лида кокетливо, — очень даже быстро.

— Ну? Что?

— Он такой же, как всегда, — объявила Лида, — я ничего не заметила. Обычный.

Человек помолчал.

— Обычный! — сказал он наконец странным придушенным голосом. — Ты принесла?

— Конечно. — Она выхватила из сумочки ключи и поболтала ими в воздухе.

— Он ничего не заметил.

Человек снял ключи у нее с пальца и сунул в карман.

— Хорошо. Молодец.

Лида улыбнулась счастливой улыбкой.

Поесть Данилов так и не успел, потому что явился Тарасов.

— Я на пять минут, — объявил Тарасов с порога, — не пугайся.

— Я не пугаюсь, — пробормотал Данилов. Что-то странное было в этом вечере. Никто и никогда не приезжал к нему по вечерам, особенно без приглашения. Только Марта. Она могла всегда приехать «просто так», но не приехала. Она встречала Петю и была занята.

— Проходи, Олег. Кофе будешь?

— Буду.

Пока Тарасов раздевался и мыл руки, Данилов поставил на стол еще одну чашку и положил еще одну салфетку. Чашки были с наперсток, а салфетки топорщились и кололись — Нинель Альбертовна явно переложила крахмала. Когда Тарасов вошел, Данилов осторожно Поставил блюдечко с горкой янтаря в японскую шкатулку — чтобы не рассыпать. Все-таки это были «улики».

— Я заехал сказать, что родители просили встретить их завтра в Шереметьеве. «Эр Франс» из Парижа, вечерний рейс. Светлана Сергеевна не могла тебе дозвониться, а завтра утром звонить ей будет некогда.

Данилов пришел в такое бешенство, что в глазах стало темно. Наконец-то он понял, что такое «темно в глазах»!

— Никто не может мне дозвониться, — пробормотал он, глядя в кофейную гущу, — я подам в суд на МТС.

— Подавай на кого хочешь. Меня просили — я передал.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

— У тебя сахар есть?

— Да. Конечно.

— Я предлагал — давайте я сам встречу, — продолжил Тарасов с удовольствием, — но Светлана Сергеевна хочет, чтобы ты.

— Наверное, ожидается слишком много камер, — заметил Данилов спокойно.

— Да тебе-то что? Чем больше, тем лучше. И тебе не повредит, если кто-нибудь увидит, что ты сын знаменитых родителей. Реклама.

— Реклама, — согласился Данилов.

Будет «море цветов», как принято говорить в репортажах о знаменитостях, микрофоны, резкий свет лампочек на камерах, восторженные дамы интеллигентного вида, патлатые юнцы вида богемного, журналисты вида мрачного и пресыщенного.

Мать, равнодушная ко всему на свете, кроме успеха и приличий. Отец, равнодушный ко всему на свете, включая успех и приличия. И он, Данилов, в роли блудного сына со скромным букетиком среди толпы. Вид постный и несколько растерянный.

Он не поедет их встречать, и пусть будет что будет.

Он позвонит Ольге, уточнит, отправлен ли отцовский водитель Юра в Шереметьево, и если отправлен, Данилов и не подумает их встречать.

— Я могу сказать Светлане Сергеевне, что ты приедешь?

Значит, Олегу она вполне может дозвониться. И еще будет звонить, несмотря на то, что занята. Ни при чем МТС. В суд можно не подавать.

— Ты можешь сказать Светлане Сергеевне все, что угодно, — любезно разрешил Данилов, — это твое исключительное право.

— Ты их встретишь?

— Олег, — сказал Данилов морозным голосом, — это совершенно не твое дело. Ты мне передал информацию, большое спасибо. Будешь еще кофе?

Ему показалось, что Тарасов сейчас его ударит. Данилов весь подобрался — так ясно видел, что Тарасов готов его ударить.

— Ты просто… — прошипел он сквозь зубы, — просто…

— Что? — переспросил Данилов.

Он весь — от волос до ботинок — был холодный и надменный, и за это Тарасов ненавидел его еще больше.

— Ничего! — рявкнул он. — Пойду я от греха подальше, а то еще ненароком…

Данилов не пошел его провожать.

Олега оскорбляли его отношения с родителями. У него не было таких возможностей, как у Данилова, и тем не менее он все-таки стал тем, кем стал, — хорошим скрипачом в хорошем «выездном» оркестре. Он не мог простить Данилову упущенных возможностей — как будто они были его собственными.

А Данилов не мог ему простить, что он из кожи вон лез, чтобы заменить его родителям сына, и отчасти ему это удавалось. Олег был гораздо большим сыном даниловских родителей, чем сам Данилов, и он… ревновал, хотя старательно притворялся равнодушным.

Марта отлично его понимала. Марта всегда его понимала.

Марта, похожая на Симфонию соль-минор Моцарта.

Когда в очередной раз залился трелями домофон, Данилов засмеялся.

— Да, — весело сказал он, хлопнув по кнопке, — кто там?

— Это я, — прохрипел домофон. Данилов ничего не понял. — Я, Вениамин. Открой.

— Отлично, — сам себе сказал Данилов, отпустив кнопку, — только Веника мне и не хватало.

— Я без тебя скучал, — сообщил он, когда Веник вывалился из лифта.

Тот дико на него взглянул.

— Аська приехала за вещами, — сказал он, тяжело дыша, как будто жена гналась за ним с пистолетом и вот-вот могла настигнуть, — я ушел. Не могу ее видеть! Не желаю!.. Пусть берет, что хочет! Пусть все забирает, все! Я даже пальцем не пошевельну!..