Одна тень на двоих - Татьяна Устинова

Данилов был совсем один, когда приехали люди из милиции и «Скорой» и положили его жену на носилки.

Никто не мог ничего знать про белую блузку. Про нее знал только он один — и никому никогда не говорил, даже Марте.

Нет, не один. Про эту блузку знал еще тот человек, который застрелил Нонну.

Данилову стало холодно, и ручейки перестали течь с ледяной глыбы, лежавшей в желудке, и она опять окаменела.

Да, конечно. Убийца его жены.

Во всем виноват он сам, подумалось по многолетней привычке. На курок нажал не он — только и всего. Но подумаешь — курок! Курок завершил то, что начал Данилов.

«Ты, ты во всем виноват, убийца, иуда!»

Конечно, он. Кто же еще?

Впервые за почти пять лет, прошедшие с момента убийства, он вдруг подумал, что убийца его жены — человек. Тот самый, что подложил ему в спальню окровавленную рубаху. Он знает его, он разговаривал с ним, сидел за столом, может, компьютер или деньги одалживал.

Убийца его жены так же материален, как снег за окнами или пустая кофейная чашка на столе, и он решил теперь доконать Данилова.

Как все просто. Не правдоподобно, убийственно просто.

Данилов посмотрел на часы — половина пятого. Минул пресловутый «час быка», время самоубийств и смертоносных решений. На этот раз — мимо. На этот раз пронесло.

Ему нужно в ванну, и воду погорячее. Ему нужно еще несколько сигарет, кофе с сахаром и лимоном и поговорить с Мартой. Тогда он сможет думать.

Очень хорошо.

Он собрал с пола оставшиеся бумаги и сунул в пакет фотографии. Подумал и вытащил одну, ту самую, где она на участке в Кратове, в черном свитере и тяжелых ботинках, и прислонил к серебряной солонке.

Пусть пока побудет здесь.

Марта рассматривала себя в зеркало и вздыхала. Физиономия бледная, отечная, местами с зеленью. Губы обметало на ветру, несколько дней она прилежно мазала их кремом — «альфа-флавон с липосомами, естественная молодость вашей кожи».

«Естественная молодость» стоила в аптеке семьсот пятьдесят рублей, и Марта ликовала, когда удавалось купить за семьсот тридцать. Экономия, таким образом, была налицо, и Марта чувствовала себя умницей, бережливой хозяйкой и главой семьи. «Естественная молодость» волшебным образом вылечила губы от красноты и раздражения, зато кожа теперь облезала клочьями, как у прокаженного.

— Мам, я никуда не еду! — закричала Марта и в приступе раздражения топнула ногой. Куда ехать в таком виде! — Слышишь, мам?!

— Конечно, слышу, — отозвалась Надежда Степановна, — я считаю, что, наоборот, нужно съездить.

— Да, конечно! У меня с лица вся кожа слезла, а я поеду на великосветский прием! Меня даже не приглашали!

— Зато меня пригласили, — возразила мать уверенно, — а это одно и то же.

— Нет, не одно!

Схватив крем, она стала ожесточенно втирать его в кожу, от души желая утопить изящную баночку в унитазе.

«Естественная молодость» — чушь какая! А старость что, противоестественна?

— Все равно я не поеду, — заявила Марта своему отражению, — ни за что!

Ей требовалось, чтобы мать ее убеждала и чтобы обязательно в конце концов убедила. В глубине души она знала, что поедет, и презирала себя за это.

— Что ты наденешь? — спросила Надежда Степановна. — Давай я поглажу, пока ты собираешься.

— Ничего. Голая пойду.

— Чай поставить? Выпьешь?

Данилов не звонил два дня.

Он не звонил, и все тут.

Во вторник Марта целый день выдерживала характер, и ей это удалось. В среду, приехав на работу, она первым делом набрала номер его конторы и положила трубку, услышав жеманное «ал-ло» секретарши.

«Не стану ему звонить, — решила она, глядя на телефон и мечтая только об одном — чтобы он сейчас же, сию же минуту позвонил. — Ни за что не стану ему звонить. Что это такое на самом деле?! Мне не восемнадцать лет, и я не институтка. Я взрослая беременная женщина… с прошлым».

Из всего «прошлого» стоило помнить одного Данилова. Из всего «прошлого» один Данилов и остался.

Даже мобильный молчал. Только раз кто-то позвонил и корректно извинился — ошибся номером.

Марта сидела за компьютером, разговаривала с сотрудниками, писала отчет и чувствовала себя ужасно. Шеф смотрел как-то косо, может, догадался, что она беременна, уйдет в отпуск и придется платить ей декретные деньги? Пояс брюк непривычно давил на живот, и ей казалось, что живот у нее вырос необыкновенно, хотя он не мог вырасти так рано. Она знала, что ничего он не вырос, но все равно ощущала себя слонихой.

На обед она съела один салат, решив, что скоро вообще не влезет ни в какую одежду, загрустила, разозлилась еще больше и часа в четыре уехала домой.

Данилов так и не позвонил.

Если бы он позвонил и рассказал ей, как у него дела, что происходит с его расследованием и куда он уже продвинулся, вполне возможно, что она никуда бы и не поехала. Зачем? Только смущать его и себя ставить в неловкое положение.

Но он не звонил, она решила ехать и теперь ныла и сердилась, потому что ехать было страшно.

Приглашение получила Надежда Степановна — твердый узкий конверт, доставленный курьером. В получении конверта следовало расписаться в гроссбухе.

Приглашение на прием в честь Михаила Петровича Данилова. Дата. Адрес.

Форма одежды — вечерняя. Просьба заранее сообщить номера машин.

— Как это они про меня вспомнили, — удивлялась Надежда Степановна, рассматривая конверт, — даже удивительно.

Лет тридцать назад мать работала переводчицей в Литературном институте.

Михаил Данилов и тогда был известен — не знаменит, но вполне узнаваем, — и к нему приезжали иностранные писатели, потолковать о «мире без насилия», об «остановке гонки вооружений», о «потерянном поколении», «крахе буржуазной морали», о «роли писателя в современном мире». Темы очень милые, бессмысленные, душевные и добавляющие любому из собеседников чувства собственной значимости.

Собственно, потому и толковали, а вовсе не от того, что кого-то из них всерьез интересовала «роль писателя». Они толковали, а Надежда Степановна переводила.

Свою первую книгу, вышедшую на английском языке, Михаил Петрович преподнес матери и даже дарственную надпись сделал. С этой книги началась его мировая слава, и мать очень гордилась и надписью, и знакомством.

Когда в жизни Марты появился Данилов и выяснилось, что он — сын, все некоторое время удивлялись поворотам судьбы и тому, что мир — тесен, а поудивлявшись, забыли. Марта, знакомясь с его родителями, о давних связях не упоминала.

Очевидно, на подобные судьбоносные приемы принято было приглашать кого-нибудь из прошлого, одного или двух приятных и милых людей, с которыми мэтр «начинал». Дошла очередь и до Надежды Степановны, которая сразу же сказала, что не поедет, и велела ехать Марте.