Одна тень на двоих - Татьяна Устинова

— Сбавь обороты, — посоветовал Данилов. Про эти обороты он однажды услышал от Марты. — Ты что? Ночевать у меня собрался?

— Я уеду, — пообещал Веник, выбираясь из пальто, — мне только пересидеть, пока она там… Представляешь, я приехал, а она — дома!

— Ужас, — сказал Данилов.

— Ты ни фига не понимаешь — и заткнись! Ты жену в гроб загнал, а моя меня загонит! Я тебе точно говорю!

Самое печальное — Веник искренне верил в то, что насочинял про свою жену-злодейку. Он всерьез вознамерился с ней разводиться и был убежден — в данную секунду, — что она отравила ему жизнь и украла… Что там она у него украла? Молодость? Лучшие годы?

— Ты особенно не распаляйся, — посоветовал ему Данилов из гостиной, — тебе же потом хуже будет, когда ты мириться кинешься.

— Я?! — возопил Веник, появляясь в дверях. — Мириться?! Да я никогда в жизни!.. Да хоть один раз!.. Свобода мне дороже…

— Свобода, равенство, братство, — заключил Данилов. — Где же ты все-таки был в субботу утром. Веник?

Вениамин моментально осекся и посмотрел на Данилова настороженно.

— Далась тебе эта суббота, — сказал он быстро, — нигде не был. Дома спал. У тебя есть пожрать?

— В холодильнике. Подавать тебе я не буду, бери сам. Кстати, что ты собираешься красить голубой краской? Сортир?

Веник моргнул.

— Какой краской? А… Нет, ванную. А что? Плохо? Или это теперь не модно?

— Черт его знает, — ответил Данилов и ушел в кабинет.

Веник чем-то гремел в гостиной, что-то там у него падало и звенело, потом заговорил телевизор, и эти звуки — свидетельства чужого присутствия — не давали Данилову сосредоточиться.

Потом позвонила Марта.

— Хэллоу, — сказала она, почему-то налегая на букву «у», — как твоя жизнь? Игра?

— Ты встретила своего Петрысика?

— Встретила.

— Как он съездил?

— Хорошо. Привез еще немного сала.

— Ты сказала ему, что…

— Что?

— О ребенке сказала?

Марта вздохнула.

— Нет еще. Не переживай за меня, Данилов, я успею. Господи, что там у тебя за шум?

В этот момент Веник как раз уронил на кухне что-то тяжелое и громкое.

— У меня Веник. — Данилов улыбнулся, откинувшись в кресле, — он спасается от жены и кредиторов.

— Каких еще кредиторов, Данилов? — подозрительно спросила Марта. — Он спасается от кредиторов на твои деньги?

— Ну, не на свои же. Своих у него нет.

— Зачем ты ему дал? Ну зачем?!

— Он боится, что в него будут стрелять! — заявил Данилов с пафосом.

— Джексон стрелял в Сундукова, — объявила Марта. — Попал? — испуганно спросила она сама у себя. — Нет, промахнулся!

— Вот именно, — согласился Данилов. — Кстати, я так и не выяснил, где был Корчагин утром в субботу. И у Лиды тоже забыл спросить. А Знаменская мне почему-то наврала, — он понизил голос, — сказала, что была в Кардиоцентре, а когда я туда позвонил, мне ответили, что в субботу ее не было.

— А как ты спросил про субботу?

Данилов вздохнул.

— Я сказал, что я ее ассистент, и она просила узнать, не оставляла ли она в субботу сумку с документами.

— Потрясающая конспирация. А Лиду ты сегодня видел?

— Она заезжала, — нехотя признался Данилов. Ему не хотелось говорить Марте, что она заезжала.

Хотя Лида была его любовницей, и Марта об этом прекрасно знала.

— А Грозовский спросил, правда ли, что я строю дом для Кольцова и в этом доме произошли какие-то неприятности.

— Откуда он мог узнать, — насторожилась Марта, — ты же никому ничего не рассказывал!

— Вот именно. И я понятия не имею, откуда он мог узнать. Лида потеряла янтарный брелок — человечка, составленного из шариков. Это что? Совпадение?

— Лида?! — изумилась Марта.

Данилов пришел в раздражение:

— Да. Лида. Только не надо меня спрашивать, что это означает. Я не знаю.

— Вот черт возьми.

— Вот именно.

— Данилов, я никак не могу приехать, — сказала Марта с сожалением, — я бы приехала, но… никак не мог.

— Я понимаю.

— Гони в шею своего Сундукова, сядь и подумай. У тебя это хорошо получается, я знаю.

— Данилов! — заорал из гостиной Веник. — Данилов, дай мне очки! Ни х… не вижу, а там хоккей идет!

— Данилов, — предостерегающе сказала Марта из трубки.

— Пока, — попрощался он.

Он дал Венику очки, закрылся в кабинете, и ему даже удалось два часа поработать.

Он умел ни о чем не думать, сосредоточиваясь только на эскизе будущего дома, состоящего из одних ломаных линий, а Данилов видел его таким, каким он будет, — объемным, выпуклым, с чистыми глазами окон и удлиненной крышей.

Новый заказчик увлекался астрономией, и в крыше предполагалось место для телескопа. Заказчик был крупный промышленник, в прошлом служивший в Пулковской обсерватории.

Данилов отлично представлял себе, как он, устав от своих фабричных дел, взбирается по винтовой лестнице в личную обсерваторию, настраивает телескоп и полночи рассматривает небо. Может, даже проводит какие-то вычисления и торопливо записывает их на бумажке.

По слухам, его пожертвования бывшей работе как раз равнялись той сумме, что отпускалась на нее из бюджета.

В первом часу, решив, что можно попробовать лечь спать — вдруг что-нибудь из этого выйдет? — Данилов выставил Веника.

Веник не шел, скулил, ругался, но Данилов был неумолим, и тому пришлось убраться.

В спальне было холодно — окно приоткрыто. Из него несло морозом и запахом снега. Данилов закрыл окно, поправил штору — он терпеть не мог беспорядка, и зажег свет.

Как будто железный кулак ударил его под дых.

Стало нечем дышать, и пальцы свело сильной судорогой.

Красное на белом.

Странные тропические цветы, хищные и безжалостные.

Неровные кровавые пятна на очень белой, не правдоподобно белой блузке.

Много лет ему вспоминалась не кровь, а именно эта не правдоподобно белая блузка, которая была на его жене, когда она умерла.

Эта блузка в кровавых пятнах лежала теперь на его постели. Той самой, где он собирался спать. Той самой, где он всегда занимался любовью с Лидой.

Он закрыл глаза, понимая, что не бредит, что откроет их и увидит то же самое — красное на белом, — и будет еще хуже, потому что реальность этого красного на белом еще раз ударит его.

Он открыл глаза. Ничего не изменилось. Оно лежало на его постели.

Принуждая себя, он сделал шаг, потом еще один и оказался совсем близко.

Вот оно. Вот.

Это была не блузка. Это была концертная рубаха, его собственная, неизвестно зачем хранимая. На ней пятнами цвела кровь, очень красная и свежая.