Студенты. Книга 2 - Анатолий Аргунов

Савва Николаевич усмехнулся невольным и безрадостным мыслям, решив для себя, что, несмотря ни на что, он здесь будет и обязательно защитит свои идеи и своих соратников в вечном споре ученых разных школ. Кто прав, кто виноват, покажет время. Но время зачастую работает и против правды, заручившись поддержкой агрессивного большинства спорщиков. Так что диалектика Гегеля в действии. Только не струсь, найди в себе силы, встань с кресла и скажи: у меня другое мнение.

Хотя, что значит для большинства «другое» мнение, если сверху уже санкционировано нужное мнение.

Савва Николаевич горько усмехнулся в очередной раз. Ему вспомнились шестидесятые годы, в начале которых по всей стране шла посевная кукурузы. Он как сейчас помнил, как их, пацанов-пятиклассников, посадив в открытые грузовые машины с лавками поперек, везли в соседний колхоз «Первое мая» на посадку кукурузы. Свежевспаханное поле еще было влажным и холодным от перевернутых пластов земли. Весенний воздух, едва только прогретый неярким северным солнышком, запахи первой листвы и травы будоражили кровь.

Остановив машину на краю поля, водитель вместе с учителем математики, классным руководителем, вылезли из кабины.

Василий Степанович скомандовал:

— Слезайте, приехали!

Школьники с шумом и смехом соскочили на землю, лишь только девчонки не знали, как им спуститься.

— Ребята, помогите же девчонкам сойти. Подайте руки. Проследите, чтобы они поставили ногу на скат, вот так… — И Василий Степанович показал, как нужно это делать, опустив на землю пионервожатую Нинку Рогозину. — Мартынов, Дербидвитов, а ну помогать!

— Савва, Савва, помоги мне, — вдруг позвала Савву тихая соседская девчонка Надя Шелестова, протягивая руки через борт.

Савва, смущаясь, стоял, не зная точно: помочь или нет. А вдруг ребята засмеют. Но его личное самолюбие сработало, как всегда, безотказно. Савва подскочил, схватил руку Надюхи, потом привстал на колесо, помог ей перекинуть ноги через борт, поддерживая за край куртки.

— Ой, я сейчас упаду — заверещала Надька.

— Да не трусь. Я тебя держу. Опускай ноги вниз, на колесо, рядом со мной, а сама за борт держись, не упадешь, — наставлял ее Савва, забыв про все на свете. Новая, неожиданная и волнующая волна шибанула Савву, окатив его с ног до головы. Он впервые почувствовал близость девчонки и понял, что это не то же самое, если бы сейчас стоял рядом с кем-то из парней.

Какое-то не известное до сих пор ощущение влилось в его кровь и взбудоражило его всего, Савва понял — он взрослеет.

— Так, Мартынов, спускай быстрее Шелестову, не задерживай разгрузку, — пресек его фантазии Василий Степанович.

— Да-а, помню как сейчас, а минуло ведь уж с тех пор с полсотни лет… Ну да о чем я? Я ведь хотел о другом — о головотяпстве…

Хотя трудно назвать головотяпством личные амбиции, особенно если они исходят от должностных лиц. Ведь тогда, в шестидесятые годы, первое лицо государства Никита Хрущев заверял всех, что их поколение будет жить при коммунизме. Страна только-только залечила раны, нанесенные войной, большинство народа едва сводило концы с концами, живя от аванса до получки. И тут такое бабахнуть на весь мир — первую фазу коммунизма мы построим к восьмидесятым годам. Авантюризм Никиты Хрущева понятен: малограмотный человек, придя к власти в хорошо отлаженной, как часовой механизм, стране после Иосифа Сталина, возомнил себя выше Бога.

Но люди, его соратники по Политбюро, делегаты съезда, на котором он нес эту околесицу, почему все промолчали? Собственно, проглотил блесну и сам народ. А что ему оставалось? Он устал от коллективизации, репрессий за инакомыслие, от войны и постоянного голода. Страна хотела и поверила в сказку со скатертью-самобранкой. Поэтому любая ахинея из уст политического руководителя встречалась на «ура». Но когда лидер державы покусился на устои крестьянства и стал насаждать еще более радикальную коллективизацию, чем его предшественник, обложив сельчан непосильными налогами на все — от курицы в сараюшке до коровы во дворе. Последней каплей народного терпения стала кукуруза. Ее посадку Никита Кукурузник, как его прозвал народ, велел осуществлять по всей стране — от Мурманска до Якутии. Маразм, с которым насаждалась эта идея, выходила за рамки здравого смысла, но на местах чиновники и советы разных уровней бодро докладывали о ходе посевной и охвате новых площадей под царицу полей. Итог известен: в засушливых регионах кукуруза засохла на корню. В северных землях — просто замерзла. Но кто ответил за это безобразие? Никто. И когда сегодня возвеличивают Никиту Хрущева, забывают, что кроме «оттепели» он дал толчок к идеологии разрушения того, во что ранее свято верил сам. И если история повторяется, то уже оборачивается фарсом, и куда более жестоким и ненужным, чем в те далекие времена, когда народ устал от сталинской дисциплины и захотел перемен.

Вот и сейчас, приехав в Питер на международный симпозиум по легочным заболеваниям, Савва Николаевич вновь сидел и слушал речи министерских чиновников о блестящих перспективах отечественного здравоохранения. Но не это пугало Савву Николаевича, а то, что рулить целой отраслью медицины поручили людям, далеким от пульмонологии. И все, что они могли, — это красиво поговорить. Проверка на деловитость хозяина начинается со встречи гостей. Савву Николаевича встретили плохо. Вернее, никак. Так же и большинство его коллег.

В холле гостиницы, куда приехал Савва Николаевич ранним утром, администраторы зевали на рецепшене, потирая глаза. Редкие посетители дефилировали по мраморному полу, как тени.

— Я на конференцию. — Савва Николаевич подал приглашение молодому человеку за стойкой.

Тот вежливо, но с плохо скрываемым раздражением улыбнулся.

— Один момент. — Он включил компьютер, стал щелкать клавишами, ища фамилию стоящего перед ним седовласого человека. — Извините, а вас в списке забронированных нет.

— Как нет? — не поверил Савва Николаевич.

— Нет. Вот есть Михайлов, Мардашов, Морозов, а Мартынова нет.

— Но, молодой человек, у вас в руках мое официальное приглашение. Там все данные обо мне и сообщение о забронированном месте в вашей гостинице.

— Извините, Савва Николаевич, но я здесь ни при чем. — И он протянул приглашение профессору Мартынову обратно.

— Ладно, хорошо. Вы не можете решить этот вопрос, позвоните тогда старшему администратору, пусть он разберется.

— Его нет. Он будет к девяти утра.

— Но в девять начнется конференция. Мне нужно хотя бы переодеться, умыться и привести себя в порядок.

— Ничем вам не могу помочь.

— Послушайте, молодой человек, я заплачу двойную цену за номер, прошу решить вопрос.

Молодой человек встрепенулся, услышав про двойную цену, и кому-то позвонил по мобильнику. Ответ, видимо, его не удовлетворил, и он отошел чуть в сторону от стойки. Позвонил еще куда-то. Через минуту администратор вернулся.

— В нашей гостинице до девяти утра точно нечего делать, а вот в соседней, через три остановки отсюда, есть свободный номер. Я договорился, чтобы его отдали вам.

— Как в другой? Но тут же конференцзал, коллеги и все прочее. В другую я не хочу.

— Как знаете, вам тогда придется подождать до девяти, когда подойдет наше руководство и организаторы с вашей стороны.

— Мне бы переодеться, молодой человек, отдохнуть, а потом разборки устраивать.

— Можете спуститься в туалет, вниз и налево. Другого места нет, к сожалению.

— Как в туалет? Переодеваться в туалете? — не понял Савва Николаевич.

— Да, так все делают…

— Первый раз слышу! Мне доводилось бывать во многих странах мира, но ни в Нью-Йорке, ни в Париже такого не было, чтобы там предложили переодеться и отдохнуть в туалете! — И Савва Николаевич рассмеялся. Злость куда-то улетучилась, как бы сама собой. А чему, собственно, он удивляется? Он же в России. Его любимой России.

У нас хоть к кому отношение хорошее, но только не к самим себе. Как было, так и осталось. В космос первыми полетели — случайно! Первую космическую станцию создали, более десяти лет на ней работали — ерунда. Лучший в мире балет организовали — подумаешь!

Как-то на одном симпозиуме, еще при советской власти, Савва Николаевич одному упертому японцу ответил:

— Хорошо, опередили вы нас в качественных машинах, телевизорах, роботах, может, еще в чем-то. Тогда чего бы вам, господа японцы, немцы, англичане в придачу с французами и прочими шведами в космос хоть один раз не слетать.

И японец замолчал, склонив голову.

Потом на другой день подошел и извинился, мол, был не прав…

Культурные люди, не то что американцы. Тем хоть в глаза, а им божья роса. Наглый народец, наглый и самовлюбленный, в себя и в свою Америку.

В это время невеселые мысли прервал знакомый голос: