Моя двойная жизнь - Сара Бернар

— Только с одним условием, — заявил он. — Я требую прослушивания вашей протеже.

Мне пришлось исполнить волю этого незадачливого директора, преуспевшего в новой должности ничуть не больше, чем в старой, когда был артистом. Прослушивание имело место на сцене «Амбигю», освещенной жалким переносным фонарем; всего лишь в метре от меня господин Фай раскачивался на стуле, положив одну руку на живот, а пальцы другой запустив себе в огромные ноздри. Меня тошнило от отвращения.

Ламбер Тибу сидел рядом с ним, на лице его сияла улыбка, а глазами он пытался подбодрить меня.

Для прослушивания я выбрала кусок из «Любовью не шутят», ведь я должна была играть в пьесе, написанной прозой, и потому не хотела читать стихов. Мне показалось, что я была совершенно очаровательна, такое же мнение сложилось и у Ламбера Тибу. Однако когда я кончила, этот несчастный Фай тяжело и неуклюже поднялся со своего места, о чем-то тихонько переговорил с автором и пригласил меня к себе в кабинет.

— Дитя мое, — заявил отважный и недалекий директор, — дитя мое, вы совсем не годитесь для театра!

Я упрямо нахмурилась.

— Совсем! — добавил он. Тут дверь отворилась, и он продолжал, показывая на вошедшего: — Можете спросить об этом у господина де Шилли, который тоже был в зале и слушал вас, вот увидите, он наверняка скажет вам то же самое.

Господин де Шилли утвердительно кивнул головой и, пожав плечами, шепнул:

— Ламбер Тибу с ума сошел, где это видано — пастушка, и такая тощая! — Затем, позвонив, приказал служащему: — Пригласите мадемуазель Лоранс Жерар.

Я все поняла. И, не простившись с этими двумя грубиянами, покинула кабинет. Но на сердце у меня было тяжело.

Я направилась в фойе за шляпой, которую сняла перед прослушиванием; там я застала Лоранс Жерар, в ту же минуту за ней пришли.

Увидев себя рядом с ней в зеркале, я поразилась нашему несходству: она была кругленькой, широколицей, с великолепными черными глазами и немного вульгарным носом, губы толстые, и на всем ее облике — налет заурядности; я же была белокурой, хрупкой и тоненькой, как тростинка, лицо длинное и бледное, глаза голубые, рот немного печальный, и на всем моем существе лежала печать благородства. Это мимолетное видение нас обеих утешило меня в моем поражении. К тому же я ясно чувствовала, что этот Фай был человеком ничтожным, да и Шилли звезд с неба не хватал.

С обоими мне довелось потом встретиться снова. С Шилли — вскоре после этого, когда он стал директором «Одеона», с Фаем — двадцать лет спустя и при таких печальных обстоятельствах, что слезы навернулись мне на глаза, когда он пришел с умоляющим видом просить меня выступить на его бенефисе.

— О, прошу вас, — говорил бедняга. — Приходите, вы — единственная притягательная сила на этом спектакле. Я только на вас и надеюсь, иначе сбора не будет.

Я сжала его руки.

Не знаю, помнил ли он нашу первую встречу и мое прослушивание; я-то прекрасно все помнила, и у меня было только одно желание: чтобы он об этом не вспомнил.

Через пять дней мадемуазель Дебэ выздоровела и снова стала играть свою роль.

Прежде чем окончательно согласиться на ангажемент в «Порт-Сен-Мартен», я написала Камиллу Дусе. На другой день я получила записку, где мне назначалось свидание в министерстве.

Не без волнения я собиралась на встречу с этим милейшим человеком.

Он встретил меня стоя и, протянув ко мне обе руки, ласково обнял меня.

— Ужасный ребенок! — сказал он и, предложив мне сесть, продолжал: — Как же так, пора, пора угомониться, нельзя терять свои таланты, растрачивать их на путешествия, пощечины, обиды…

Я была тронута добротой этого человека В глазах моих отражалось раскаяние.

— Не плачьте, моя дорогая, не плачьте. Надо подумать, каким образом можно исправить эти безумства.

С минуту он молчал, затем, открыв какой-то ящик, достал оттуда письмо.

— Вот кто, возможно, спасет нас, — сказал он.

То было письмо Дюкенеля, которого только что назначили директором «Одеона» в содружестве с Шилли.

— Меня просят подыскать молодых артистов, чтобы обновить труппу «Одеона». Что ж, попытаемся что-нибудь предпринять. — И, поднявшись, чтобы проводить меня до двери, добавил. — Я уверен что все будет хорошо.

Вернувшись домой, я просмотрела все свои расиновские роли. В тревоге я прождала несколько дней, веру мою поддерживала, всячески пытаясь успокоить меня, госпожа Герар.

Наконец я получила записку и тотчас отправилась в министерство.

Камилл Дусе встретил меня с сияющим видом.

— Все в порядке! — заявил он. — Но без трудностей не обошлось Вы так молоды, но уже прославились своим сумасбродством. Пришлось мне поручиться за вас, сказать, что вы будете вести себя смирно, как ягненок.

— Да, я буду смирной, обещаю вам, хотя бы из признательности, — сказала я. — Но что я должна теперь делать?

— Вот, — сказал он, — письмо к Феликсу Дюкенелю, он ожидает вас.

Я рассыпалась в благодарностях, а Камилл Дусе сказал на прощанье:

— В четверг мы с вами увидимся не в такой официальной обстановке. Сегодня утром я получил от вашей тетушки приглашение отужинать у нее Вот тогда и поведаете мне, что вам скажет Дюкенель.

Было половина одиннадцатого утра. Я отправилась домой наводить красоту. Надела платье ярко-желтого, канареечного цвета, а поверх — черную шелковую накидку с каймой зубчиками, островерхую соломенную шляпу с черной бархатной лентой под подбородком. Выглядело это по-моему безумно привлекательно.

Разодетая таким образом и исполненная радостного доверия, я отправилась к Феликсу Дюкенелю. Несколько минут я дожидалась его в маленькой, но весьма аристократично меблированной гостиной.

Вскоре появился молодой человек, элегантный улыбающийся — словом, само очарование Я никак не могла привыкнуть к мысли, что этот молодой смеющийся блондин и будет моим директором.

После непродолжительной беседы мы пришли к соглашению по всем пунктам.

— Жду вас в два часа в «Одеоне», — сказал Дюкенель на прощанье, — я хочу представить вас моему компаньону. По светским обычаям следовало бы сказать обратное, — со смехом добавил он, — но будем придерживаться театральных правил.

Провожая меня, он спустился на несколько ступенек и, перегнувшись через перила, сказал:

— До свидания.

Ровно в два часа я была в «Одеоне». Прождала больше часа. И уже собралась было возмутиться, но воспоминание о данном Камиллу Дусе обещании помешало мне уйти.

Наконец появился Дюкенель.

— Сейчас увидите еще одного людоеда, — сказал он, приглашая меня в директорский кабинет.