Последняя жертва - Шэрон Болтон

Чайник вскипел. Я наполнила две чашки и рискнула взглянуть на Мэта.

— Ты очень странный парень, — вдруг призналась я.

Он засмеялся, неотрывно глядя мне в глаза.

— Лучшие мужчины всегда странные. Уж кто бы говорил!

Внезапное возвращение в реальность — почти как боль.

Я забылась. Чуть не позволила себе подумать, что я не… Я отвернулась, стиснув зубы и поджав губы.

— Вот не надо скрипеть зубами, — сказал Мэт. — Я говорю не о твоем лице.

Мне так хотелось его стукнуть! Не просто проигнорировать его, а стереть в порошок — я не раз так поступала, когда люди выходили за рамки приличия. Но не смогла. Я невольно взглянула на него.

— Тогда о чем?

— Что ж, если хочешь поговорить о странностях… Что скажешь о самой храброй женщине, которую мне доводилось встречать, но которая становится пунцовой и выпускает колючки, когда с ней заговаривают? О той, у кого тело олимпийской спортсменки, но вещи она носит такие, в каких мою тетушку Милдред и в гроб не положили бы? Мы вообще пьем кофе или просто чистим поры лица над паром?

Я протянула ему чашку. Он шагнул ко мне, взял чашку, но не отошел. Я уставилась на третью пуговицу на его рубашке.

— Ты живешь здесь уже четыре года и, держу пари, знаешь по имени всего человек пять соседей. Любой из них был бы счастлив стать твоим другом, но тебя больше интересуют ежики. Вот сегодня ты потратила почти пятьдесят фунтов на лекарство и еду для собаки, которая не проживет и месяца.

Он оперся о стойку, все еще находясь в пугающей близости от меня. Я чувствовала себя неловко. Откуда он все знает про меня? Опять Салли?

— Знаешь, ты должна дать людям шанс, — сказал он.

Я все еще не сводила взгляда с пуговицы.

— Теперь ты на меня злишься.

— Нет.

Честно сказать, я была поражена. Впервые, насколько я помнила, кто-то — к тому же мужчина — увидел, что скрыто за моим лицом. Я решилась поднять глаза.

— А глаза у тебя цвета пожелтевших березовых листьев в октябре. И никому не позволено в них смотреть.

И на лицо. Почему все всегда возвращается к лицу? Опять опустила взгляд — намного безопаснее смотреть на пуговицу на его рубашке.

— Уже поздно, — произнес он. Он оглядел кухню, нашел ручку и бумагу и что-то написал. — Вот мои телефоны. Домашний, мобильный и прямой рабочий. Если что-нибудь случится — сразу же мне звони. Не в местный полицейский участок, а прямо мне. Договорились?

Я кивнула, хотя и знала, что ни за что не позвоню.

Иногда — за последние годы нечасто (я всегда строга с собой) — я садилась перед зеркалом, приглушала свет и поворачивалась под таким углом, что обезображенная левая половина лица была не видна.

Я представляла, как сложилась бы моя жизнь, если бы события в тот день, почти тридцать лет назад, разворачивались чуть по-другому. Если бы мама меньше выпила, если бы Ванесса закричала минутой раньше, если бы папа был у себя в кабинете, а не бродил по саду. Меня бы нашли — спасли — до того, как произошла трагедия.

Я разглядывала здоровую половину своего лица: гладкая смуглая кожа, миндалевидные карие глаза, крошечный носик и высокие скулы. Я думала, как бы все сложилось.

Представляла, что у меня были бы друзья, если бы я так не боялась людей, их бесконечной жестокости. Я бы не стала внутренне сжиматься в тот момент, когда незнакомые люди видели меня в первый раз, или притворяться, что не заметила, насколько умело (или неумело) им удалось скрыть свою реакцию. Я бы не узнала, каково это, когда на тебя показывают пальцем, когда шепчутся за твоей спиной.

У меня, возможно, были бы парни, я бы видела блеск ответного интереса в мужских глазах, ждала бы, изнывая, телефонных звонков, нервничала бы перед первым свиданием. Я не была бы в тридцать лет еще…

Сколько людей пыталось внушить мне надежды на светлое будущее! Мне говорили: «Клара, не для каждого мужчины важна красота внешняя. Ты встретишь человека, который разглядит твою внутреннюю красоту». Как будто уродливая внешность автоматически делает человека лучше. Как будто внутреннее содержание, по умолчанию, должно было компенсировать внешние дефекты.

Эти люди ошибались. Внутри я не красива. Как я могу быть красивой, если люди избегают меня, если пьяные отпускают мне вслед грубые шутки, а на улице подростки не оставляют меня в покое, свистят и улюлюкают? Как я могу быть нормальной, если даже боюсь покупать вещи в магазине, потому что те, кто обслуживает меня, не скрывают жалости или снисхождения? Как красота души может сохраниться при таком отношении? Поэтому я некрасива, и внутри, и снаружи. Сестра никогда не упускала случая напомнить мне, что у меня на плечах не голова, а сплошной изъян. Я болезненно застенчива, частенько вспыльчива и эгоистична.

Этой ночью я долго сидела перед зеркалом. Мэт, должно быть, уже давно лег спать. А я сидела и заставляла себя поверить, что лицо у меня не повреждено, что Мэт видит во мне не забавную диковинку (каковой я для него и являюсь), а женщину, в которую он мог бы просто…

28

Среда — мой официальный выходной, но за четыре года я впервые не вышла на работу, поэтому пришлось выслушать причитания удивленных и обеспокоенных сотрудников, прежде чем мне удалось положить трубку и заняться делами, которые я запланировала на этот день.

Первым пунктом в моем списке было разыскать Уолтера. После утренней пробежки (на сей раз в положенное время и без происшествий) и визита к Виолетте с Бенни я села с чашкой чая у телефона, обложившись несколькими местными телефонными справочниками. Я искала дома престарелых, санатории длительного пребывания, приюты, больницы для безнадежных пациентов и тому подобные заведения. Вскоре передо мной был список приблизительно из двадцати адресов.

Через два часа не осталось ни одного места в радиусе ста километров от поселка, где в принципе мог находиться Уолтер, куда бы я не дозвонилась или не оставила сообщения на автоответчике. Когда я разговаривала с дежурной медсестрой частного дома престарелых, расположенного в окрестностях Аксминстера, в моей душе вспыхнула искорка надежды: медсестра подтвердила, что у них находится пациент по фамилии Уитчер. Через пять минут выяснилось, что это женщина, а ее фамилия на самом деле Уитакер.

К одиннадцати утра я поняла: если останусь сидеть за рабочим столом — свихнусь. Осталось три адреса, куда я не дозвонилась, но я оставила сообщения и, если повезет, мне должны перезвонить. Я села в машину и направилась в местную библиотеку.

В библиотеке меня провели в подвал, показали полку, где хранились старые газеты, и оставили в одиночестве. Приблизительно час я пыталась читать заголовки при тусклом свете флуоресцентной лампы. Я довольно быстро нашла сообщение о пожаре в церкви Святого Бирина в 1958 году. В заметке сообщалось, что пожарных вызвали в три часа утра 16 июня 1958 года, когда пожар пылал уже несколько часов, — прежде чем обратиться за помощью, жители поселка попытались потушить огонь своими силами. Когда пламя в конце концов было потушено, уже перед самым рассветом, обнаружили два обгоревших тела. Позже в них опознали преподобного Фейна и Ларри Ходжеса. Преподобный Фейн был одинок, у Ларри Ходжеса остались жена и двое детей-подростков.

Согласно показаниям жителей поселка, причиной возгорания стала не потушенная после вечерни свечка.

Статья заканчивалась кратким некрологом, из которого я кое-что узнала о преподобном Фейне. Родился в 1933 году в Алабаме. Джоэль Морган Фейн был младшим сыном в богатой фермерской семье. В восемнадцать лет он примкнул к секте пятидесятников, а после обучения в университете на факультете античности был возведен в священнический сан. Несмотря на молодость, говорилось в статье, он стал лидером возникшего сразу после Второй мировой войны движения «Поздний дождь». В 1957 году он приехал в Англию, чтобы нести слово Божие через новую церковь, и за восемь месяцев до гибели стал священником в церкви Святого Бирина. Некролог был написан близким другом и последователем покойного Арчибальдом Уитчером. На мгновение я откинулась на спинку стула, пытаясь вспомнить, что же нам рассказывали о секте пятидесятников.

Пятидесятница, или Троицын день — важный христианский праздник, отмечаемый в конце мая. Он знаменует сошествие Святого духа на апостолов. Пятидесятническая церковь Божья, хотя… разве она была основана не в начале двадцатого века? Разве не являлась одним из ответвлений протестантизма? Да, верно. С течением времени появлялись все новые ответвления, одни — более ортодоксальные и уважаемые, другие — менее уважаемые и менее ортодоксальные. Насколько я помню, все эти верования объединяет то, что они утверждают: на каждого верующего может снизойти Святой дух, а еще очень вольно интерпретируют Библию.