Граф Орлов, техасский рейнджер - Евгений Костюченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Немного поупражнявшись с револьвером и подогнав длину веревки поудобнее, ротмистр перешел к следующему пункту своего плана.
То место, где из щели между потолком и стеной пробивался свет, он приметил с первых же минут заточения. Подвал представлял собой обычную яму, на дно которой были уложены плоские камни, а покатые стены до сих пор хранили на себе следы кирки. С помощью лома ротмистр живо вырубил в сухой глине несколько ступеней и подобрался к верху. Здесь он действовал осторожнее. Пригодились отмычки, ими он расширил щель. Пришлось отступить, чтобы расширить и углубить ступени. Снова поднявшись, Бурко прильнул разгоряченным лицом к щели, и прохладный воздух ободрил его.
Так, вцепившись в стену, он провисел на ней довольно долго, наблюдая за тем узким уголком внешнего мира, что был ему доступен. И этот уголок ему понравился. Потому что щель выходила не во двор, а на улицу. И теперь оставалось только дождаться темноты, чтобы выбраться наружу…
Он снова представил, как сядет за стол и возьмется за отчет. Командировка, хоть и оказалась весьма краткосрочной, позволила составить целостное впечатление о настроениях и связях в среде русской эмиграции — в частности, в среде бывших военных. Да, именно так он обозначит главное содержание своей работы.
Правда, в приватной беседе глава департамента намекнул, что особый интерес привлекает к себе фигура графа Орлова. Но ротмистр Бурко предпочел не выделять капитана — тот все еще числился в строю, его прошения об отставке даже не рассматривались, и вообще никто не мог бы с определенностью сказать, что граф хочет остаться в Америке. Его намерения, в частности, и предстояло выяснить ротмистру во время подготовки к охоте. Поскольку эта часть плана осталась невыполненной, то и жгучий интерес к персоне Орлова придется оставить неутоленным.
Итак, речь пойдет о категории отставников, о тех, кто после службы государевой перебрался за океан. Что ж, ничего предосудительного. К социалистическим идеям они были равнодушны, с беглыми заговорщиками не общались, как не общались и с официальными представителями России. Поселившись в Америке, русские офицеры сохраняли верность привычкам — например, ходили в церковь, если таковая имелась поблизости. Это ровным счетом ничего не говорило об их благонадежности. Достаточно вспомнить квартиры террористов в Петербурге, увешанные образами. Однако сам факт посещения храма можно использовать.
Он уже знал, с какой фразы начнет заключительный, самый важный пункт своего отчета.
«Докладывая о вышеизложенном, считаю своим долгом присовокупить, что представляется целесообразным обеспечить взаимодействие с отдельными священнослужителями города Нью-Йорка, где имеется устойчивая община, и где отмечены частые появления эмиссаров революционного подполья»…
«В данный момент я сам в подполье», — подумал ротмистр Бурко и, отбросив преждевременные размышления, стал собираться в дорогу.
Больше всего он опасался, что хозяева постоялого двора проявят ненужную гуманность и заглянут в подвал, чтобы еще раз покормить затворника. Будет довольно трудно скрыть от них кучки свежей глины, выросшие вдоль стены. Да и ступеньки уже превратились в лестницу, которая вела вверх, и достаточно было обрушить свод, чтобы под стеной сарая появился не слишком широкий, но все-таки выход. Таких приготовлений к побегу не заметил бы разве слепой. А ведь в подвал еще мог спуститься один из бандитов…
Эта мысль заставила ротмистра усерднее работать ломиком, расширяя проход.
«Если меня застанут за таким занятием, не станем тратить время на разговоры, — решил он. — Мои глаза привыкли к темноте, а бандит, пока проморгается, успеет получить ломиком в лоб — и весь разговор. Лишь бы они не явились все сразу. И лишь бы ночь была безлунной. И лишь бы никто не околачивался на улице возле забора…»
Самыми трудными оказались последние часы. Согнувшись в три погибели, Бурко спиной упирался в свод подкопа, чтобы тот не рухнул раньше времени. Его глаза следили за кусочком неба, виднеющимся между крышами соседних домов. Небо было сначала пепельно-серым, потом — лиловым, краски сгущались быстро, но оставались прозрачными, а это означало, что на улице царят сумерки, в то время как для побега требовалась настоящая беспросветная темнота.
Неизвестно, сколько еще прождал бы ротмистр, если бы свод вдруг не рассыпался сам собой.
Бурко, не стряхивая с себя песок, медленно, на четвереньках, двинулся вдоль забора. Он надеялся, что так его еще можно в темноте принять за собаку. Бурко даже голову приподнял, и едва не засопел по-собачьи. К счастью, его усилия были излишними. На улице не нашлось зрителей, которые могли бы оценить его дар перевоплощения. И, добравшись до угла, ротмистр отряхнулся, встал на ноги и зашагал, держась поближе к забору.
Уйти удалось недалеко. Едва миновав ворота, через которые он пару дней назад въезжал на фургоне, Бурко услышал торопливые шаги. И застыл, прижавшись к теплым камням забора.
Шаги были странными. Жесткий цокот подкованных каблуков сопровождался дребезжанием шпор. Значит, шел мужчина. Однако к его твердым шагам примешивался какой-то посторонний звук. Идущий словно пошлепывал ладонью по чему-то мягкому.
«Он не один! — догадался Бурко. — Рядом кто-то семенит. Так стучат по пыли босые пятки …»
— Мистер, мистер, мистер… — прозвучал сдавленный тонкий голосок.
— Молчи, сука, а то башку отрежу!
Ротмистр узнал голос Черного. И тут же два силуэта проплыли мимо него, едва различимые в темноте. Блеснуло лезвие ножа, приставленное к горлу девчонки. Второй рукой Черный держал ее за волосы, ведя рядом с собой.
Они прошли так близко, что Бурко ощутил мерзкий запах застарелого пота, исходивший от бандита.
«Куда он ее уводит? Зачем? Ну, зачем — это понятно. Но куда? В укромное местечко? Решил повеселиться? Ты у меня, тварь, повеселишься…»
Им овладела леденящая ярость. Бурко знал за собой этот недостаток — поддаваться ярости. Припадок мог длиться несколько секунд, но эти секунды оставались в памяти черным холодным провалом. Придя в себя, он изумлялся собственным словам и поступкам. Но тут уж ничего не поделаешь. Сей порок был у него в крови. Последний раз, впрочем, нечто подобное ротмистр Бурко испытал весьма и весьма давно — во время конной атаки под Адрианополем[6].
Но сейчас под ним не было коня, и в руке его не было сабли, и не мелькали впереди вспышки вражеских выстрелов — нет, была лишь ночь, и был жалобный голос, исчезающий в этой ночи.
Бурко порадовался тому, что бос. Его ступни бесшумно несли его по дороге вслед за Черным. А тот дошел до окраины поселка и остановился у колодца.