По дороге к манговому дереву - Дарья Попович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Доминик забыл, почему он должен отдать мне книги. Когда я написала ему, он предположил: я хочу встретиться с ним, потому что безумно люблю его! Он не понял, почему я развернулась и ушла во время разговора с Агомо. Ведь он не сказал ничего такого!
Колечко с оранжевым камушком не налезало даже на мизинец Доминика. Но он не хотел с ним прощаться.
Солнце проходило сквозь пальмы и какие-то листья, размером с ладонь. От этого коридор наполнился зеленовато-золотистым светом. Эта часть университета всегда напоминает тропический лес. Мы присели под ветви растения с красными цветами.
— Если я сказал что-то не так, почему ты не поправила меня? — Доминик вертел колечко в своих толстых пальцах. Он забрал его, чтобы купить мне обручальное кольцо и теперь хотел оставить моё кольцо себе на память.
— С тобой никогда не происходило ничего странного? Что-то вроде телепортации? — как заговорить с ним об его странных появлениях?
Доминик вздохнул, откинул голову, словно что-то вспомнил, помолчал, но затем стал говорить:
— Это началось в детстве. Я ушёл с коровами далеко от дома. Мне было десять лет. Я устал и не заметил, как уснул. Я проснулся, когда стемнело и сразу отправился домой вместе со стадом. Я пришёл в дом, разговаривал с родителями. На следующий день я вспомнил: там, где я был со стадом, остались монетки. Небольшая сумма, но я пошёл их искать. И нашёл на земле… себя — спящего! — он посмотрел так, словно что-то увидел перед собой, перевёл взгляд на меня.
— Я не поверил и подумал, что схожу с ума. Я коснулся себя и оказался там, где я лежал. Рядом — мои монетки. Так начались мои путешествия. Если я очень сильно хотел где-то оказаться, мне стоило уснуть, и я вставал и оказывался там. А потом находил своё тело спящим. Я долго не мог никому сказать и боялся этого. Но это стало очень сильно мне помогать, — в его глазах засветилось что-то, но быстро погасло.
— Когда я стал католиком, мне было сказано во время молитвы, что я должен отказаться от этой силы. В детстве я пользовался этим: словно какой-то другой я отделялся от меня, и я мог пойти куда-то, делать что-то вне зависимости от того, где было моё тело. Но потом, в тюрьме, когда я стал верующим, я стал прилагать большие усилия, чтобы отказаться от этого, — он вздохнул.
— Значит, тюрьма была для тебя вдвойне тюрьмой! Ты запретил себе практиковать то, что позволило бы тебе побыть на свободе. Но почему? Если тебе дан какой-то дар, может он от Бога?
— Знаешь, каких усилий мне стоит отказаться от этого дара? — Доминик посмотрел на меня глазами пленника.
Мне вспомнилось: как-то я звала его на прогулку возле реки. Но он сказал, что сначала надо купить продукты, приготовить африканскую трапезу и потом, может быть, пойти куда-то. Вместо центра города мы поехали в самый далёкий район: там продукты дешевле, как уверял Доминик.
Протискиваясь между покупателями с тележками, доверху набитыми едой, я увлекла его в отдел с экзотическими фруктами.
— Ты, наверное, скучаешь по фруктам. Давай купим папайю! — зеленоватый плод пах чем-то еле-уловимым.
— Можно прожить и без экзотических фруктов, — заметил Доминик и быстро повёл меня к картошке.
Теперь, в этих листьях, когда он сидел с моим колечком, мне вдруг стало понятно, что было жутким в нём. Не странные перемещения, нет. Та огромная сила, с помощью которой он подавлял в себе всё необычное и оригинальное. Та сила, которую он направил на себя, чтобы отказаться от всего, что сверх и выбрать пресную действительность.
Доминик не сразу отдал книги. Он ещё некоторое время доказывал, что не сказал ничего плохого. Мне стало жаль его. Я хотела оставить ему моё колечко. Но представила, как он надевает его на палец другой девушке. И я забрала своё украшение.
***
Группа французов из 50 человек гомонила от предвкушения. Граница между Европой и Азией вызвала споры. Спорили о происхождении, о том, действительно ли надо было проводить такую границу. Затем перешли на политику. Наконец, переключились на еду. В ресторане раздавалось «la soupe rouge»105! Тряпичные половицы, подсолнухи, нарисованные маслом на холсте. Группа пожилых французов располагалась за столами.
— Спросите у них, какое вино они будут пить? — девушка с лентой в косе даёт мне винную карту.
— Понимаете, они спрашивают, какое мясо будет в борще. Они говорят, что для того, чтобы выбрать вино, надо знать, что за мясо будет, — пытаюсь объяснить ей. Девушка задумывается и начинает перечислять мне ингредиенты борща.
— И всё-таки, какое вино они будут пить?
— Им важно знать, какое мясо будет к вину. Кстати, та дама не ест мясо. А эта дама переживает за холестерин. Ей надо знать, сколько калорий в каких блюдах, — группа уже расселась и ждёт еды.
Через минуту женщина с седыми локонами просит перевести: почему им нигде не предложили тарелку со свежими фруктами? И какой марки это вино? Даже здесь, вдали от своей страны они были французами и не желали менять привычки.
Мне надо было вернуться в автобус, чтобы уточнить с водителем следующий пункт маршрута.
— Больше люблю возить наших: с ними понятнее, — сказал мужчина с полноватым и от этого гладким лицом.
Вечером я достала карту — на ней я отмечаю страны, люди из которых мне повстречались. Африка почти вся отмечена. Франция. Германия. Есть и Китай. Были туристы из Италии. Индия — Гаджендра и Кумар. Мексика — Хорхе. Эквадор — Луис Куно, Хенаро, Мигель, Анна. Бразилия — Патриция.
Почему все вокруг так держатся за свою национальную идентичность, словно боятся её потерять? Почему я хочу чувствовать себя человеком другой страны?
— Я никогда не понимала, кто я, — мама уже пришла с работы. — Раньше мне казалось, что дело во внешности: я черноволосая, черноглазая. В то же время, высокая, и мой типаж ближе к средиземноморскому. Но теперь я чувствую, что дело в чём-то другом.
Бабушкины книги пропахли арахисовым маслом: Доминик делал из него руандское блюдо: арахисовое масло добавляют в фасоль. Получается оранжевая смесь.
В одну из книг вложена записка. Крупный, решительный почерк. Я вспомнила бабушку, её всеобъемлющий голос, резкую манеру двигаться, резкий, раскатистый смех. Эту записку она так и не отправила. Она писала её своей маме.
«… Мама, хорошо, что сейчас за это
