Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - Евгений Кутузов

— Справитесь?

— Не знаю, никогда таких не заполняла, — неуверенно сказала Евгения Сергеевна.

— Они, в общем, обычные, только подлиннее. Если что-то не поймете, я у себя. Вы из эвакуированных?

— В принципе да. — Евгения Сергеевна понимала, что Зоя Казимировна все равно прочтет анкеты.

— И откуда?

— Из Ленинграда.

— О! — уважительно воскликнула Зоя Казимировна. — Давно оттуда выехали?

— Давно.

— Муж на фронте?

— Нет. Мой муж арестован в тридцать седьмом. И где он теперь, не знаю.

— Вот в чем дело… Мужайтесь, милочка. Мой тоже.

— И ваш?.. — удивилась Евгения Сергеевна. Этого она не могла ожидать, никак не могла. Секретарша начальника управления, доверенное лицо…

— Вас удивляет, что я работаю здесь? — улыбнулась Зоя Казимировна, — Мы обязаны выжить, милочка, чтобы сохранить память для будущего. Обязаны.

* * *

Однажды моя двоюродная бабушка, у которой я в то время жил, сообщила тоном заговорщика, что сегодня видела отца.

— Смотрю в окно, а Вася все ходит, все ходит вокруг дома. — Она любила сидеть у окна, оно было для нее в последние годы жизни поистине окном в мир. Возьмет на колени собачку и сидит с ней, наблюдает за улицей. Кто куда пошел, во что одет и так далее. — Я сначала не поняла, — продолжала она свой рассказ, — кто это. Подумала даже, что мазурик какой-то ходит, высматривает, а после пригляделась: да это же Василий!.. Важный такой, как и в молодости был, а старый, старый уже. Встретила бы на улице — и не узнала. Я хотела позвать его, а он тут сам поднял голову, увидел, что я на него смотрю, и быстро так ушел за угол. Я еще подумала, что сейчас явится. А он не пришел, пропал куда-то. Мы с Динкой спустились вниз (Динкой звали собачку), осмотрели все вокруг — никого. А Василий это был, он.

Рассказывала она с полной уверенностью, что к дому приходил именно отец, однако я этому не поверил, я ведь знал, что он погиб на фронте. Мало ли что могло почудиться бабе Доре. По целым дням просиживая у окна, можно увидать кого угодно и что угодно. А я не только не поверил, что она видела отца, но вообще не принял всерьез ее рассказ. И лишь спустя много лет как-то случайно пересказал эту историю старшему брату. А он вдруг побледнел, губы у него задрожали…

Оказалось, что примерно в то же время он разговаривал с человеком, который также будто бы видел нашего отца.

— Мы стояли в Буе, — рассказывал брат. — Я спустился на перрон (он был машинистом), стою, курю. Неизвестно, когда дадут отправление. Да, везли мы тогда военных, целый состав. Подходит ко мне начальник эшелона, подполковник. Прикурил у меня и спрашивает: «Вы наш машинист? ваша фамилия Кутузов?» Я говорю, что да. «А по отчеству Васильевич?» Васильевич, отвечаю. «Василий Петрович Кутузов — это ваш отец?» Тут уже мне интересно стало, и я спросил, в чем, собственно, дело?.. Ведь я скрыл, когда на машиниста учился, что отец был арестован, так что любопытство любопытством, а и струхнул малость. «А где он сейчас?» — спрашивает подполковник. Ну, я сказал, что погиб… А он сделал такие, знаешь, огромные глаза и говорит, что как же отец мог погибнуть, если он видел его живого и здорового около года назад!.. И тут, как назло, нам дали зеленый! А когда бригады менялись, я, кретин, побоялся разыскать этого подполковника…

Честно говоря, даже после рассказа брата мне не очень верится в эту легенду. Скорее всего, это именно легенда, миф, основанный на том, что в семье действительно не сохранилось ни писем отца, которые должны бы были быть с фронта, ни «похоронки». А все же, все же… Почему, все чаще задаюсь я вопросом, мать слишком уж настойчиво, с каким-то постоянством внушала нам, детям, что отец добился, чтобы его взяли на фронт, потому что хотел смыть пятно с наших биографий?..

Тут сплетается сложный узел, и, может быть, я смог бы его распутать, а не хочется.

Из разговоров с людьми; помнящими отца, в том числе и с Николаем Степановичем, и с женщинами из спецчасти, я уловил (прямо мне этого не говорили), что у него в лагере была жена, врач, вольнонаемная. И будто бы у нее был от отца сын, и будто бы…

Вот жизнь с ее сюжетами и поворотами, которых не придумаешь, не сочинишь.

Признаться, после рассказа брата у меня были поползновения разыскать эту женщину, что в общем-то было бы не так уж и трудно — мне бы помогли в Тавде это сделать, — но меня отговорила жена. «Зачем тебе это нужно?» — спросила она, и я не нашелся, что ответить, и подумал, что лучше будет, если сохранится какая-то семейная тайна, легенда. Пусть я буду и дальше считать, что отец погиб на фронте рядовым штрафного батальона, чем знать, что он дожил до пятьдесят шестого года…

А совсем недавно по телевизору я увидел человека, очень, очень похожего на одного из моих братьев. Возможно, я и не обратил бы на это внимания, но его фамилия тоже Кутузов. И вот живу теперь — и все хочется написать ему (знаю, в каком городе он живет и даже где работает), и страшно: а вдруг это правда, и понимаю, что все мы жаждем правды, ничего, кроме правды, но… боимся ее.

XXVIII

И ВПРЯМЬ повезло Евгении Сергеевне. Немногим, очень немногим так повезло. Если бы не Фатеев, пришлось бы идти работать на лесокомбинат: другой работы в Койве, в сущности, не было. А могло быть и того хуже: уж до дружбы-то с Дмитрием Ивановичем радловские коллеги Фатеева наверняка докопались.

Никто и никуда ее не вызывал, ничего от нее не требовали, так что она скоро вполне успокоилась, привыкла к работе, ничем не отличавшейся от привычной бухгалтерской работы (разве что на некоторых документах стоял гриф «секретно»), а с заключенными и правда общаться не приходилось. Она имела дело со своим начальством и с такими же, как сама, вольнонаемными. Близко ни с кем не сходилась, помня совет Алферова, была как бы сама по себе, да это было и нетрудно, и не бросалось никому в глаза, потому что и все ее сослуживцы держались так же.

Андрей и вовсе не знал забот. Учился он легко, по всем предметам у него были отличные отметки. Четвертый класс закончил с похвальной грамотой, в пятом проучился полгода, и его перевели в шестой. В шестом, правда, пришлось напрячься, однако и здесь он быстро «выбился» в отличники, и учителя в один голос прочили ему большое будущее. Дома тоже было все в порядке. Валентина Ивановна не выказывала ни особенной любви к нему, ни неприязни, относилась ровно, как к взрослому, хотя иногда Андрей и ловил на себе ее пристальный, грустный взгляд, а вот с Алексеем Григорьевичем они подружились.

Евгения Сергеевна часто задерживалась на работе допоздна, Андрей по вечерам сидел один, много читал. Книги ему давала учительница русского языка и литературы, Надежда Петровна, которая особенно благосклонно относилась к нему, он даже бывал у нее дома, и она позволяла ему копаться в книгах.

Как-то вечером зашел Алексей Григорьевич:

— Не помешаю, паря? Ты занимаешься?

— Читаю. — Андрей читал «Пятнадцатилетнего капитана».

— Хорошее дело. Чего зазря шляться по улице, да и мороз нынче сильный. — Это было уже во вторую зиму их жизни в Койве. — А книжка-то про войну, что ли?

— Нет, про путешественников.

— Тогда другое дело. — Алексей Григорьевич кивнул одобрительно. — А то все война да война. Я вот тоже, когда мальчишкой был, сильно любил разные приключения. Теперь и не подумаешь, а?.. — Он улыбнулся и подмигнул. — Жизнь, она идет себе и никогда не останавливается. Не успеешь оглянуться — и прошла уже вся… — Тут он шумно вздохнул. — Я присяду?

— Что вы спрашиваете, — смутился Андрей.

— Ты, паря, хозяин. Отец у меня, понимаешь, охотник был, да. В тайгу с собой с малых лет брал. В Койве-то, считай, все мужики были охотники, пока железную дорогу не провели и комбинат не построили. Раз как-то занемог отец, а у нас в тайге капканы были поставлены. Вот я отправился один-сам капканы-то проверять, никому не сказавшись. И заблудился, такое дело. Во страху-то, паря, натерпелся, не приведи Бог!.. Зима же стояла, мороз трескучий — это когда деревья от мороза трещат… Прежде вообще зимы похолоднее были теперешних.

— И как же вы? — заинтригованный, спросил Андрей. Ему тоже сделалось немножко страшно.

— Повезло мне в тот раз, на старую заимку набрел, здесь меня и отыскали через два дня. Отец сообразил, что я пошел капканы проверять. А я-то все кружил возле. В тайге, когда заплутаешь, всегда почему-то на одном месте кружишь. Вот уж возьму как-нибудь тебя в тайгу, посмотришь сам.

— Я ходил с ребятами по грибы.

— Ну, это не тайга, — сказал Алексей Григорьевич. — А на рыбалку можно. Пойдешь со мной?

— Еще бы! — с готовностью ответил Андрей.

— По весне соберемся. Я знаю местечко на старице, щука там во какая берет! — Он широко развел руки.

— А что такое старица?

— Ну это… как бы тебе сказать?.. Река, значит, раньше там текла, а после свернула в сторону, ушла вроде. А запруда осталась. По весне, когда вода высокая, старица с рекой соединяется, рыба туда и приходит на икромет. А то еще, когда маленький был, все собирался в лодке до Ледовитого океана доплыть. Оно, если подумать, мы как раз и живем на берегу Ледовитого океана… — Алексей Григорьевич, похоже, говорил об этом не для Андрея или не только для него, но как бы и для своего удовольствия и был странно задумчив, словно рассуждал всерьез.