Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - Евгений Кутузов

— Разве что на часок, не больше, — вздохнула Евгения Сергеевна.

А с Надеждой Петровной никакого разговора не получилось. Неудобно и начинать было разговор при посторонних. Евгения Сергеевна дала себе слово в ближайшие дни специально зайти в школу. А может, Надежда Петровна в этой обстановке просто не понравилась ей. Была она какая-то громкая, много и беспричинно смеялась, отчего создавалась неловкость, и притом смех ее был надрывен, вымучен, а глаза оставались грустными. Были в гостях еще двое мужчин — начальник депо и товарищ Уварова по несчастью, — но держались они незаметно, молчали оба, так что Евгения Сергеевна не запомнила даже их имен. Уваров раздобыл патефон с пластинками, среди которых была одна из любимых Евгении Сергеевны — «Хочу иметь красивую лодку» и «После тебя я не буду любить», в исполнении Тино Росси. Это была приятная неожиданность.

Пили разбавленный брусничной водой спирт, говорили о войне, о прошлом и ни слова о будущем, как будто никто не собирался в нем жить. Евгения Сергеевна быстро и незаметно для себя опьянела, хотя выпила совсем чуть-чуть, и была оттого чрезмерно возбуждена, разговорчива, пыталась петь. Она неплохо пела, но только в домашнем кругу, под настроение. Чаще — под грустное.

Она спела «Все васильки, васильки…», ей дружно аплодировали, просили еще и еще, а Уваров, не скрывая удивления, сказал:

— С таким-то голосом — и бухгалтер?! Поистине, Россия — страна неожиданностей.

Евгения Сергеевна, польщенная, отшутилась:

— Женщине голос необходим независимо от профессии.

— Браво! — Уваров легонько похлопал. Прищурившись, спросил: — А все-таки голос необходим или право голоса?..

— Ах вы лицедей! — сказала Надежда Петровна и погрозила пальчиком.

— Христос с вами, Наденька. Я всего лишь ссыльный поселенец. Как и вы. Или вы поселенка?.. — Уваров улыбнулся. — К тому же и лишенный права голоса. А без голоса лицедеев не бывает.

— Не верьте ни одному его слову, — поворачиваясь к Евгении Сергеевне, сказала Надежда Петровна. У нее было на редкость красивое лицо с едва вздернутым капризным носиком и пухлыми, чувственными губами, которые она то и дело облизывала кончиком языка, и большущие, как бы постоянно удивленные голубые глаза, глаза не женщины, а девочки, и Евгения Сергеевна подумала, глядя на нее, что она влюблена в Уварова, и сделалось ей смешно, потому что сам Уваров откровенно, вызывающе даже не обращал на Надежду Петровну внимания, и этого нельзя было не заметить. Похоже, он и не воспринимал ее как женщину, что было, в общем-то, удивительно: все-таки ей нельзя было отказать в красоте, в той самой броской красоте, которая обычно вызывает в мужчинах неосознанную страсть. Другое дело, что ей не хватало обаяния и чуть-чуть загадочности. Скорее всего, их связывали лишь схожие судьбы (Надежда Петровна была сослана за мужа, с которым была к моменту его ареста в разводе), то есть прошлое, ставшее для обоих только памятью, жившее только в воспоминаниях.

— Наденька, вы меня с кем-то путаете, — почти официальным тоном сказал Уваров.

— Вас ни с кем не спутаешь, — возразила она. — Это опасный человек, — продолжала она, обращаясь к Евгении Сергеевне. — Нам, женщинам, лучше держаться от него подальше. — На щеках Надежды Петровны проступил яркий румянец, а вот глаза ее по-прежнему были печальные, наполненные тоской.

Господи, догадалась Евгения Сергеевна, да она же говорит это потому, что боится, меня боится. Боится, что я отниму у нее Уварова. Неужели она, глупенькая, не видит, что не нужна ему?.. Ох и дуры же мы бываем, бабы. Какие же мы бываем дуры! Считается, что тонко чувствуем, всё чувствуем, а едва сердечко ёкнет, всколыхнется едва, покажется, что поманили, позвали за собой, — и куда девается наша тонкость, наша проницательность…

У нее приятно кружилась голова, и она видела, что Уваров неотрывно и пристально смотрит на нее, именно на нее. Она улыбнулась ему, открыв свои красивые зубы. Она знала, что у нее очень красивые зубы и завлекающая, не менее чувственная, чем у Надежды Петровны, улыбка, и ей хотелось сегодня немножко подурачиться. На лицо, конечно, Надежда Петровна красивее ее — это надо признать, и моложе, что немаловажно, однако она совсем не умеет держаться, не умеет даже скрыть свою сутуловатость. И еще слишком много и слишком громко смеется, что всегда выдает ограниченность, и откровенно показывает свои права на Уварова, не понимая — да и не может понять со своей ограниченностью, — что на самом-то деле у нее нет на него никаких прав. Впрочем, у женщины и не бывает прав на мужчину. Женщина либо должна раз и навсегда признать его права, забыв о своих, либо должна быть готовой к тому, что будет отвергнута. Рано или поздно, но будет, и тут не поможет никакая красота, ибо делить свои права мужчина не станет ни с кем. Природа и это предусмотрела. Иначе не бросали бы красивых женщин. Сила женщины вовсе не в том, чтобы завоевать в борьбе с мужчиной какие-то права, а в том, чтобы добровольно уступить все права мужчине. Нужно уметь обладать, как бы и не обладая. Но это уже искусство, которому женщина учится всю жизнь. Может быть, это и есть реальная власть — ученицы нравятся мужчинам. Увы, женщины, как правило, не понимают этого, им почему-то хочется иметь обязательно всё и сразу. А так не бывает, поэтому женщины в борьбе за свои эфемерные права чаще всего и проигрывают. Они думают, что защищают, отстаивают свое Я, а в действительности испокон веку пытаются задавить мужское Я. Евгения Сергеевна исподтишка наблюдала за Надеждой Петровной, которая чуть не из кожи вон лезла, чтобы показать и даже доказать присутствующим, что они — она и Уваров — не каждый сам по себе, а вместе. Нет, голубушка, мужчинам нужна наша жизнь, наше тело, а всякое покушение на их свободу раздражает их, делает нетерпимыми…

— О чем это вы так загадочно думаете? — спросил Уваров.

— Совершенно ни о чем не думаю, — ответила Евгения Сергеевна. — Думать — привилегия мужчин.

— И все-таки вы думали, — настойчиво повторил Уваров. — Секрет?

— Что вы, я терпеть не могу секретов, — рассмеялась она, — Я даже на работе, когда вижу бум-ягу с грифом «секретно», стараюсь отвернуться, чтобы случайно не прочесть, что там написано.

— Абсолютно с вами согласен, — подал голос приятель Уварова и его товарищ по несчастью. — Меньше знаешь чужих секретов — спокойнее и дольше проживешь. Я имел возможность в этом убедиться. — Высказавшись, он отчего-то смутился, съежился и опять стал почти невидимым.

— Все это чепуха! — тряхнув своей роскошной прической, заявила Надежда Петровна. — Слишком мы всего боимся.

— Знание — сила? — усмехнулся Уваров. — Или как там еще: ученье — свет?.. В вас говорит именно учительница.

— Кто бы во мне ни говорил, а все наши несчастья от недостатка знаний и… трусости.

— Спорное утверждение, — возразил Уваров задумчиво, — Просто вы, Наденька…

— Дура?!

Евгения Сергеевна почувствовала, что Уваров растерялся. Безусловно, он хотел сказать действительно нечто подобное, не теми, конечно, словами, но подобное, и теперь не знал, как выйти из щекотливого положения, и она решила выручить его, прийти на помощь.

— Кондратий Федорович имел в виду, по-моему, что мы с вами прежде всего женщины, а наша женская логика… — Она знала, хотя и не смотрела в его сторону, что Уваров-то сейчас как раз смотрит на нее и сумеет оценить ее находчивость и помощь.

— Ошибаетесь, — резко ответила Надежда Петровна. — Он этого не понимает. Женщина для него… Ему безразлично, что перед ним — паровоз или женщина. Паровоз даже предпочтительнее. — Она оглядела всех с торжествующим видом, не замечая, что все были смущены, шокированы ее неожиданными словами. — Вы диктатор, вот вы кто! — добавила она.

— За что и пребывает в сих не столь отдаленных краях, — хихикнув как-то старчески, словно покашлял, подхватил уваровский приятель, а Евгения Сергеевна подумала почему-то вдруг, что он похож на приказчика из пьес Островского. — Знаешь, Кондратий, я тут случайно нащупал некую закономерность в появлении на историческом горизонте диктаторов…

— Избавь, — поморщился Уваров. — У меня сегодня день рождения, а я все-таки вряд ли тяну на роль диктатора.

— Расскажите, это кошмарно интересно! — потребовала Надежда Петровна. Она, как капризная девочка, захлопала в ладоши.

— Но Кондратий, по праву новорожденного…

— Сдаюсь! — Уваров поднял руки. — Желание женщины — закон даже для такого типа, как я.

— Право, не знаю, насколько это интересно… — пробормотал уваровский приятель смущенно. — К тому же необходима проверка, для чего нужна литература…

— Давай, чего уж там, — махнул рукой Уваров и, наклонившись к Евгении Сергеевне, шепнул: «Светлейшая голова, за что и отсидел пять лет, а теперь сидит в ожидании справедливости».