Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Аргументы Клавдия убедили сенат, и за Потициями сохранили права наследственных жрецов. Однако новоизбранный консул Публий Пинарий при этом заявил, что его семья не станет служить вместе с опозоренными Потициями.

– После стольких поколений служения мы отказываемся от своего права быть хранителями алтаря. Пусть Потиции занимаются этим сами.

В высших кругах Рима много говорили об этих двух патрицианских семьях и о причудах Фортуны, которая вознесла Пинариев, в лице консула Публия, к вершинам республиканской власти и низвергла Потициев из-за навлекшего на семью бесчестье Тита.

Прошли годы, и как-то раз в нескольких милях к югу от Рима случайно оказался один бродяга. То был человек без гражданства, без роду и племени, обреченный вечно скитаться, полагаясь на милосердие незнакомцев. То был сломленный человек, без надежд и мечтаний. В этих краях он не бывал много лет.

Кажется, здешние места были ему смутно знакомы. Однако на его памяти маленького, незатейливого, но со вкусом построенного и отделанного храма возле дороги не было. На ступени крыльца присел отдохнуть мальчишка-пастух.

– Скажи, – обратился к нему бродяга, – что это за храм? Какому богу он посвящен?

Сперва мальчик посмотрел на странника с опаской, но потом понял, что седой незнакомец безобиден.

– Не богу, а богине. Фортуне, первой дочери Юпитера. Это ведь она определяет, кому в жизни повезет, а кому нет.

– Я, кажется, припоминаю, в Риме много таких храмов, – заметил бродяга с неясной тоской в голосе.

– Но этот храм особенный, не такой, как другие. Его называют храмом Фортуны Малиебрис, Фортуны женщин.

– А почему так?

– Уж не знаю, поверишь ли, но его строительство оплачено женщинами Рима. Видишь ли, это то самое место, где они остановили и заставили повернуть назад изменника Кориолана.

– Правда? – произнес бродяга с дрожью в голосе.

– Воистину так. А потом женщины решили, что в ознаменование такого события здесь следует воздвигнуть храм. Сенаторы и жрецы одобрили их решение, и женщины сами собрали деньги на его строительство. Красивое здание, правда?

– Правда! – Бродяга смотрел на строение с восхищением. – Знаешь, я ведь сам был раньше строителем.

– Ты? Строителем? – Пастух с недоверием посмотрел на его лохмотья, потом хлопнул себя по бедру и рассмеялся. – А я раньше был сенатором! Но мне это надоело и вот теперь, как видишь, пасу паршивых овец.

Значит, это то самое место. На Тита нахлынули так долго подавляемые воспоминания. Смутно вспомнилось, как он был свидетелем кровавого конца Гнея: даже величайший воин Италии не мог выстоять против всей армии, которую сам обучил бою. По крайней мере, Гней погиб, сражаясь. Смутно – хвала богам, только смутно! – Тит помнил пытки, которым вольски подвергли его, прежде чем отпустить. Все это казалось очень далеким, как почти забытый сон. Все дни его жизни казались такими, даже вчерашний день, даже сегодняшний.

– Если хочешь посмотреть на храмы, – сказал пастух, – пройди немного к вершине холма. Оттуда можно увидеть город. Самое высокое сооружение, которое увидишь, – это храм Юпитера. Вот уж это – всем храмам храм! Он венчает Капитолий, как корона голову царя. Даже отсюда можно увидеть, какой он величественный. Идем, посмотришь.

Сердце Тита взволнованно забилось, и он по привычке, оставшейся даже по прошествии стольких лет, потянулся к груди, к амулету Фасцина, которого, конечно, там не было и быть не могло, ведь он оставил его спящему сыну в ту ночь, когда покинул Рим. Как, интересно, сложилась его судьба? Жив ли он? Процветает ли? Исполняет ли древние обряды у алтаря Геркулеса, как его предки?

– Иди вперед, – молвил пастух. – Поднимись на возвышенность и полюбуйся городом.

Бродяга ничего не сказал, но вдруг повернулся и зашагал в противоположном направлении.

Глава V

Двенадцать Таблиц

450 год до Р. Х

– Еще тост! – объявил Луций Ицилий.

– Что? Еще один?

Луций Виргиний от души рассмеялся.

Этот широкоплечий мужчина, сущий медведь, обожал вино и испуг изображал ради забавы.

– Поскольку вы мои гости, я по праву хозяина настаиваю, – промолвил Ицилий и взмахом длинной, костистой руки велел служанке снова наполнить чаши.

Повод был радостный – обед в честь предстоящего бракосочетания сына Ицилия, молодого Луция, с Виргинией, дочерью Виргиния. Этот брак был задуман как союз двух самых видных плебейских фамилий Рима. Виргинии были заметны в истории города почти так же долго, как иные патрицианские семьи, а представители ветви Луция, хоть и не могли похвастаться богатством, проявили доблесть и стяжали немалую славу в недавних войнах с сабинянами и эквами. Луций Виргиний не посрамил своих предков. Ицилии являлись семьей состоятельной, политически активной, полной энергии и честолюбия. Мужчины из обеих фамилий исполняли должности народных трибунов.

Брачные узы между Ицилиями и Виргиниями должны были укрепить оба клана, однако этот брак заключался не только по расчету: Луций и Виргиния полюбили друг друга с первого взгляда. Сегодня вечером, за несколько дней до намеченной свадьбы, две семьи ужинали вместе под крышей Ицилия, радуясь скорому браку.

Ицилий поднял чашу:

– Тост за матерей. Мы никогда не должны забывать о великой силе римской матроны. Более сорока лет назад, когда изменник Кориолан пошел на Рим, что смогло повернуть его назад? Ни мечи, ни стены, ни даже откровенное заискивание сенаторов. Лишь мольба матери спасла Рим. За матерей невесты и жениха!

– За матерей! – поддержал Виргиний, подняв чашу.

– Да, за наших матерей! – воскликнул молодой Луций, глаза которого блестели, поскольку он выпил больше обычного.

Те, за кого провозгласили тост, скромно потупились, но сами пить не стали, как не пили и младшая сестра жениха, смуглая красивая Ицилия, и юная Виргиния, которая никогда не пробовала вина. Да ей и не требовалось хмельного, чтобы придать блеск глазам или добавить румянца гладким, как лепестки розы, щекам. Виргиния была светлокожей, невысокой, с чувственно округлыми формами, в то время как Луций был рослым, худощавым и смуглым. Их внешние различия как бы дополняли друг друга, подчеркивая взаимные достоинства. Все сходились на том, что они прекрасная пара.

Ицилий осушил чашу до дна и вытер губы.

– Так вот, может быть, вы удивитесь, почему в такой приятной компании я упомянул гнусное имя Кориолана, один звук которого порождает негодование в сердце любого патриота.

– Потому что оно связано с твоим тостом в честь матерей? – предположил Виргиний слегка заплетающимся языком.

– Да, но не только. Я упомянул это проклятое имя, чтобы напомнить о великой услуге, оказанной Риму моим родичем, великим трибуном Спурием Ицилием. Именно Спурий прогнал Кориолана из Рима. Мать, может быть, удержала негодяя от нападения, но избавил город от него именно Ицилий. Я упоминаю об этом, Виргиний, чтобы показать тебе, что семья, в которую войдет твоя дочь, хотя и не может похвастаться такой длинной историей, как история вашей семьи, тем не менее тоже делает историю. Наша семья, имея такого одаренного отпрыска, как мой сын Луций, будет делать историю и впредь.

– А почему бы и нет, особенно с теми прекрасными сыновьями, которые подарит ему моя Виргиния! – воскликнул Виргиний.

Виргиния покраснела. Покраснел и Луций, хотя и попытался издать самодовольный смешок. На лице Ицилии, чья кожа была еще смуглее, чем у ее брата, румянец не был так заметен, хотя, присмотревшись, можно было понять, что ход разговора ее встревожил. Впрочем, если кто-то и обратил на это внимание, то приписал все девичьей стыдливости.

– Но если более серьезно…

Ицилий помолчал, ибо ему пришлось полностью сосредоточиться на том, чтобы не позволить себе рыгнуть. К счастью, это удалось.

– Да, если более серьезно… Сорок лет прошло с тех пор, как мерзкий Кориолан осмелился угрожать трибунам и за это преступление был должным образом наказан. И все же во многих отношениях раздоры между классами в наши дни стали даже ожесточеннее, чем когда-либо. В нынешнее время плебея редко можно увидеть консулом, и это не случайно. Патриции все более ревностно охраняют свои привилегии и чинят всевозможные препоны, чтобы даже самые одаренные плебеи не достигали высших должностей. Ты знаешь, что это правда, добрый Виргиний.

Собеседник кивнул:

– К сожалению, дорогой Ицилий, это правда.

– Отец! – простонал Луций. – Может быть, хоть сегодня обойдемся без политики?

– Это не политика, сынок, – махнул на него рукой Ицилий, – а серьезный семейный разговор. Виргинии и Ицилии представляют собой лучшие из плебейских фамилий. Их союз – не просто помолвка славного юноши с красивой девушкой: этот брак заключается с надеждой на будущее. Наступит ли когда-нибудь прочный мир между патрициями и нами? Начать следует с того, что своя правда и свои обиды есть у обеих сторон. Со времен Кориолана мы, плебс, больше не устраивали исходов, но, может быть, порой слишком ретиво использовали власть трибунов, чтобы умерять высокомерие патрициев. Да и сами трибуны, случалось, возбуждали население без особой на то нужды и злоупотребляли своими полномочиями. С другой стороны, нельзя не признать, что многим патрициям удавалось избегать вполне заслуженного наказания, используя всяческие хитрости, уловки и обман правосудия. В результате недовольство и тех и других росло, сыпались взаимные обвинения, не приводившие ни к чему, кроме углубления раскола. Сейчас мы должны с сожалением признать, что, несмотря на все усилия умных и честных людей с обеих сторон, два класса свободных римских граждан все более отдаляются один от другого. Нам остается лишь надеяться, что дети Луция и Виргинии унаследуют лучший Рим, чем тот, в котором родились их родители!