Мой любимый враг - Елена Алексеевна Шолохова

– А как же твоя мама? Ты же ей что-то обещал?

– Ну, – пожал плечами Дима, – она, думаю, поймет. В другой раз с ней съезжу.

Меня захлестнуло от восторга. И я совершенно бездумно вдруг подалась к нему и обняла за плечи. Но тут же опомнилась и попыталась поскорее отстраниться, жутко смутившись. Только Дима не дал…

В ту же секунду я почувствовала его руки на своей талии. Неожиданно крепкие и сильные. Я словно попала в кольцо. Несколько мгновений он смотрел мне в глаза. И его взгляд, вдруг потемневший, горячечный, жгучий, лишал сил, даже ноги под коленками вмиг ослабели. Только сердце колотилось так неистово, что, казалось, сотрясало всё тело.

Я замерла, даже дыхание затаила, как перед прыжком в бездну. Он порывисто выдохнул, притянул меня к себе, и наши губы соприкоснулись…

30

Дима целовал мягко, тягуче, будто смаковал. Первую минуту, ну, может, две, не знаю. Я потеряла счет времени и вообще, казалось, утратила связь с реальностью.

Потом его губы становились всё более требовательными, напористыми. Иногда он прерывался на миг – перевести дыхание, тяжелое, срывающееся. Смотрел на меня шальными глазами и снова впивался нетерпеливым жарким поцелуем.

А затем я полночи воскрешала в памяти свои ощущения, представляла, что всё ещё стою там, на лестничной площадке, притрагивалась к губам, как будто на них до сих пор горел его след.

Боже, этот поцелуй не имел ничего общего с тем, как меня однажды поцеловал-клюнул Гольц. Этот поцелуй пробудил во мне что-то глубокое, чувственное, женское…

Наутро я едва не проспала. Видимо, в эйфории забыла вчера поставить будильник. И проснулась-то только потому, что с коротким треньканьем на телефон пришло сообщение. Вскочила как ужаленная на полчаса позднее, собралась впопыхах и помчалась к гимназии, откуда в девять ноль-ноль отправлялись автобусы в лагерь.

Диму я успела увидеть лишь мельком во дворе. Одиннадцатый «А» ехал отдельно. Мы только переглянулись, улыбнулись друг другу так, будто нас двоих связывало то, о чем никто не знал.

Затем Александра Михайловна позвала всех занимать места. Наши не сильно торопились. Продолжали топтаться во дворе, обсуждать что-то, хохотать, игнорируя призывы классной.

Тогда Алеша Попович и Матвей… то есть Матвейчук, Юрий Георгиевич, физрук пацанов, подключились и быстренько всех загнали в автобусы. Сами тоже поехали с нами.

Из родителей нас сопровождала только мать Ленки Барановой. Но ни Зеленцовой, ни её отца, ни Бусыгиной, кстати, не было. Я думала, просто опаздывают, но нет, до отъезда они так и не появились. Не скажу, что огорчилась. А вот то, что в автобусе к мне подсел Попович – второй физрук отправился с ашками, – было неприятно. Мало того, что он меня сам по себе всегда раздражает, так я ещё с ним вечно чувствую себя на взводе. Интуитивно. Даже когда он ничего не делает и не говорит.

А сейчас он расселся, широко растопырив колени, так что уперся в меня. Я придвинулась к окну, но физрук только расставил ноги ещё шире. И, как назло, мест свободных в автобусе больше не осталось. Может, он ничего такого и не имел в виду, многие мужчины в транспорте так по-хозяйски рассаживаются, но противно было до ужаса. Ещё и запах его одеколона душил, будто он полфлакона на себя вылил.

Как только автобус въехал на территорию лагеря и остановился, я пулей подорвалась с места и поспешила на выход, только бы скорее избавиться от удушающего запаха Поповича и его прикосновений. А там сюрприз – Зеленцова собственной персоной. Она все-таки приехала вместе с Бусыгиной, Женькин отец их привез на своем джипе.

В отличие от самой Женьки он встретил всех нас дружелюбно. И даже немного позаигрывал с Александрой Михайловной. А увидев меня, отсалютовал:

– О, привет, Танюшка. Давненько к нам не заходила.

У Женьки в этот момент лицо так и вытянулось. Она ткнула отца в бок и что-то ему возмущенно зашептала, но он отмахнулся.

Наши весело разбирали из багажника свои сумки, одна я стояла и озиралась по сторонам, ожидая автобуса с ашками. С Рощиным. Но почему-то они запаздывали. Почему? Одной дорогой ведь ехали. А вдруг что-то случилось? Какая-нибудь авария?

И тотчас кожу подернуло мурашками, будто внезапно пахнуло холодом. И под ложечкой противно заныло. Я оглянулась на классную, на физрука, но они беспечно болтали. Почему никто не беспокоится? Почему страшно мне одной? Но тут вдали показался автобус и стал быстро приближаться. Они!

Меня отпустило. Я хотела дождаться, когда они подъедут, хотела увидеть Димку, но Александра Михайловна велела всем идти за Поповичем, вселяться. И девчонки, радостно вереща, припустили за ним к двухэтажному кирпичному зданию с табличкой 3/1.

Я поплелась за всеми, подумав, что могла ведь просто набрать Диму, но не сообразила. Что вообще со мной такое было? Стояла в каком-то оцепенении, скованная ужасом. Потом этот внезапный, леденящий страх… нет, не ушел, он будто свернулся в комок и заполз поглубже, затаившись. Я очень боюсь его потерять, вот что это такое, поняла вдруг. Боюсь, что всё закончится. Слишком сейчас хорошо, долго так не бывает.

«А у нас будет», – возразила я сама, пытаясь прогнать тягостные мысли прочь. И прибавила шагу, догоняя наших.

Комнаты здесь были и на двоих, и на троих, и даже на четверых.

Нас заселили вдвоем с Филимоновой в двухместную. Шлапаков не преминул отпустить шуточку, вспомнив прикол трехнедельной давности:

– Отчаянная ты, Филя. Смотри, потом не жалуйся на жуткий храп Ларионовой.

Придурок издал утробный рык, и пацаны захохотали.

– Кончайте базар! – гаркнул Попович. – Вещи относим по комнатам и марш в столовую. Там уже завтрак на подходе.

Наша с Филимоновой комната, а по сути – каморка, в которой едва втиснулись две узкие койки и две тумбочки, оказалась в самом конце коридора. Филя закинула свой рюкзак и отправилась на зов Поповича завтракать. А я не удержалась – достала телефон,