Знахарь - Марина Александрова

Когда наступило время Николая II, практически прекратились официальные приемы. Царь любой ценой старался не приглашать к себе министров и советников, предпочитая получать их доклады письменно. Все реже появлялись при дворе уважаемые и выдающиеся личности. Непонятно было, живы ли они вообще. Ни царь, ни царица не проявляли к ним интереса. Не хватало также новых молодых государственных мужей и дипломатов. Царь не умел, да и не хотел привлекать новых, достойных людей. Целеустремленным политикам не хватало просто стимула для крупных политических баталий между интригующими дипломатами, которые когда-то держали всю Россию в напряжении. Они самоустранились, оставляя поле борьбы карьеристам мелкого пошиба.

Так и ближайшие родственники царственной четы — дядья и тетки, кузены и кузины — исчезали с горизонта один за другим. Из года в год сокращалось число приборов на столе, за которым во время официальных приемов собиралась вся семья. И теперь семья, как правило, собиралась лишь на траурных богослужениях, когда кто-то из князей умирал или становился жертвой покушения.

Представители древних родов также все реже бывали гостями в Царском Селе. Часть из них самоустранилась, остальных царь мягко устранил сам.

Холодные и лживые спутники императора — министры, полководцы, высшие церковные иерархи — были ненавистны царю. Они приводили его в отчаяние своими вечными докладами, и царь был счастлив, когда ему удавалось отделаться от них.

Филипп был сам свидетелем того, как курьеры и адъютанты часами ожидали в приемной, потому что царя в данный момент не интересовали важные события, происходящие где-то в мире. Экзотические привратники в белых тюрбанах целыми днями скучали и зевали у дверей, которые теперь редко открывались для гостей.

Царица ненавидела, боялась и не терпела своих придворных дам, этих княгинь и графинь, молодых и старых. По ее мнению, они были «плохими, лживыми, готовыми в любой момент предать, начать интригу, распустить слухи». Мужчины, по ее мнению, были куда благороднее и не такие лживые лицемеры.

Филипп, теперь уже зная, что Николай и Александра опасались любого постороннего человека, был благодарен Распутину, который без труда сумел убедить сиятельных особ в крайней преданности молодого знахаря. И первой поверила ему царица.

Она же и поддержала Вырубову, когда та решила познакомить Филиппа с принцессами.

С тех пор Филипп грезил мечтой увидеться с Татьяной. Та, первая встреча была так неожиданна и скоротечна, что у него не было в тот момент ни одной мысли в голове. Он просто смотрел на нее и не мог понять причину своего смутного беспокойства.

— …Вы составите мне компанию, мой молодой друг? — вдруг донесся до него голос Анны.

— А? Что? Простите, я задумался, — рассеяно ответил Филипп.

Нилов, внимательно следивший за ним, неприятно рассмеялся, но не произнес ни слова вслух.

— Я предлагаю вам встретить великих княжон с прогулки, — очаровательно улыбаясь, повторила Вырубова.

Филипп и сам не заметил, как встал и предложил руку Анне.

— Да, конечно.

Они вышли из дома и под строгим надзором охранников и в сопровождении конвоя солдат, пошли к воротам.

— Вы странный человек, Филипп. У вас была бы выдающаяся судьба, так как личность вы, несомненно, сильная. Но оказавшись в тени Распутина и затерявшись в круговерти непростых событий вы стали совершенно незаметны. Вам не жаль себя? — спросила Вырубова. Он понял, что она имела в виду его чувства, испытываемые к молодой княжне.

— Вы умная женщина, Анна, я восхищен вашей проницательностью, но, поверьте, я готов стать даже неодушевленным предметом, лишь бы быть рядом, — нисколько не смущаясь, ответил Филипп.

— Вы влюблены? — осторожно спросила она.

— Думаю, вам не понравится описание, которым я определяю свое состояние, — он внимательно посмотрел ей в глаза и, убедившись, что этой женщине можно доверять, добавил: — Это жалость.

Тут показалась карета и Анна помахала рукой выглядывающей Татьяне. При виде молодого человека щеки княжны стали пунцовыми, а из кареты послышался дружный девичий смех.

Словно из-под земли, появилась еще дюжина охранников, которые встретили девушек и проводили их в дом. Филипп же, наскоро попрощавшись с Вырубовой, медленно побрел в гостевой отсек.

Утром он уже садился в машину к Боткину, когда к нему подошла Анна Вырубова и незаметно передала маленький листок бумаги.

Филипп дрожащими руками спрятал его в перчатке, и машина тронулась.

Когда белые вплотную подошли к Екатеринбургу, в городе начались повальные аресты. Забирали всех, кто мог оказать хотя бы потенциальную помощь белогвардейцам. Положение стало невыносимым. То там, то здесь почти каждую ночь раздавалась стрельба.

В числе опальных у новой власти оказалось много прежних друзей и знакомых Одинцова. Да и на него самого поглядывали косо, но у него в душе горел свой огонь, испепелявший все чувства. Поэтому, видимо, его и не тронули — остановила некая мощная сила, исходившая от него. Не было в нем ни боязни, ни страха, а жила надежда, что сумеет он что-то сделать для княжон и всей царской семьи. Не подавал о себе вестей и Емельян Сваров, исчезнувший вместе с маленьким Георгием, и сейчас это Филиппа даже радовало: он мог целиком посвятить себя одному.

В записке Татьяны было несколько строк из Максимилиана Волошина. Прочтя их, Филипп понял, что он как человек представляет собой со стороны.

«Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, Тому, кто жив, но брошен в темный склеп, Кому земля — священный край изгнанья, Кто видит сны и помнит имена, — Тому в любви не радость встреч дана, А темные восторги расставанья!»

«Значит, ей видно мое состояние? Какую маску я бы ни надел, ей все же удалось меня разгадать. А ведь мы виделись всего два раза, и те два раза — лишь мимолетно. Ах, как эта девушка похожа на Диану. Они даже думают обо мне одинаково!»

Филипп чувствовал, что на него надвигается с неизбежностью какая-то катастрофа. С каждым днем это чувство усиливалось, и он стал физически ощущать угрозу своей жизни. Но не боялся.

Летняя ночь 18 июля была душной. Резкий запах травы и цветов, казалось, наполнил комнату до краев. Филипп не спал. Смятые, немного влажные простыни противно липли к телу. Он ворочался на постели, словно больной, и никак не мог уснуть.

День выдался тяжелый. Санитарный поезд совершил сегодня гигантскую работу. Сотни больных и раненых за день прошли через руки врачей и медсестер. Боткин на предложение Филиппа отдохнуть после работы в парке, отказался и вернулся в дом к царствующим особам.

Семья императора находилась в Ипатьевском Доме. Во избежание угрозы для их жизни, якобы усилившейся из-за близости фронта, никого, кроме обслуживающего персонала, многократно проверенного, сюда не допускали.

Что происходило в доме, никто не знал, а если и знал, то молчал, так как говорить об этом было категорически запрещено. По поведению и настроению приближенных Филипп мог составить собственное мнение, и он не ошибался. Дом, где сейчас жил Филипп, находился недалеко от ставшего в последнее время известным всему городу Ипатьевского особняка.

Ближе к часу на улице послышался шум мотора. Филипп наскоро оделся и вышел из дома. Душа была полна смятения и непонятного ужаса. Приближаться к временному пристанищу Романовых он не стал. Взобравшись на пригорок, он с каким-то отрешенным видом наблюдал за происходившим во дворе. Залаяли собаки, автомобиль сильно шумел.

«Что там происходит? Почему такой шум среди ночи?» — недоумевал он. Спешно одевшись, он направился туда, уже уверенный, что грядет неизбежное. Так же точно он знал, что уже ничем не сможет помочь, но все равно продолжал идти вперед. Не идти, а бежать, и казалось, никакая сила не сможет остановить его.

«Только смерть! Только смерть остановит меня и помешает сделать то, что я должен был сделать еще тогда, когда я отдал свою Диану. Я не хочу больше переживать этот ужас, это одиночество потери. Я не вынесу!» — крупные капли холодного пота скатывались по лицу и слепили глаза. Голова горела, руки дрожали.

Вот уже видны ворота, вот и солдаты охраны, пока еще не заметившие Филиппа. Они были очень взволнованны, нервно переговаривались и курили.

Вышел Кабанов. Филипп часто видел его у дома Романовых. Он что-то резко сказал охранникам и те, побросав окурки и не глядя друг на друга, вошли в дом, закрыв ворота.

Филипп стал молотить кулаками по воротам:

— Откройте! Откройте! Не смейте, вы не имеете права! — потом он обернулся и крикнул в онемевшую ночь:

— Люди! Люди, кто-нибудь, предотвратите этот ужас! Это грех для России! Нас накажет Бог за это!

Он кричал так до тех, пор пока не услышал режущие слух гулкие выстрелы. Хотя лаяли собаки, гудел мотор, в окрестностях эхом отдались эти страшные звуки.