Мне – 65 - Юрий Никитин

Крохотная оттепель, которую допустил Хрущев, начала выходить из-под контроля, появились непредвиденные последствия. Начало подрагивать все монолитное здание Советской власти, и напуганный Хрущев поспешил свернуть первую перестройку. А затем грянул тихий государственный переворот Брежнева, когда Хрущева свергли и отстранили, а страна на долгие десятилетия была ввергнута в болото стагнации.

У меня был рассказ «Завтра будет новый день» о том, как некий рядовой советский инженер однажды просыпается утром и с изумлением обнаруживает, что это вчерашний день, все знакомо, ничего не происходит… и на календаре та же дата, что и вчера! И на третий день повторяется. На четвертый, на пятый… наконец он привык жить в этом повторяющемся мире, где ничего не происходит нового, начал получать удовольствие от того, что все знает наперед. И только постоянные встречи с одной девушкой, с которой приходится все начинать всякий раз сначала, заставляют его искать пути выхода из этого мира. Все-таки в этом мире невозможно развитие их любви, невозможно завести ребенка, нет будущего…

По своей наивности я так и не понял, почему этот очень оригинальный и удачный, с моей точки зрения, рассказ не взяли в первый сборник «Человек, изменивший мир», что вышел в 1973 году в Москве, в «Молодой гвардии», не брали в журналы, альманахи. Взяли только в сборник «Далекий светлый терем», который вышел в 1985 году, незадолго до начала объявления эпохи перестройки и гласности. Да, взяли, подготовили, художник сделал по нему рисунок, но… в последний момент цензура выбросила этот рассказ!

По иронии рисунок к нему попал в середину другого рассказа, так сборник и вышел в продажу, что вызвало недоумение читающих: на рисунке молодой парень бежит по улице, схватившись за голову, а с календаря слетают листки с одинаковым числом. Рассказ этот называется «Абсолютный развод», у кого есть это издание, тот может взять и снова подивиться на вывихи того времени.

Я тогда еще не знал, что неосторожно употребил название «застой» и «застойное время», которое цензура поняла как прямой намек на происходящее в стране. И потом, уже через десяток или больше лет, этот термин прилип и начал употребляться достаточно широко. Уже применительно ко всему советскому строю.

Этот рассказ вошел в мой сборник «Далекий светлый терем», который издан уже в издательстве «Равлик». А еще через несколько лет после «равликовского» издания вышло сразу два фильма на эту тему: отечественный «Зеркало для героя» и американский – «День сурка».

Компьютеры мы знали по фантастическим романам, но вот наконец в научно-исследовательских институтах появились ЭВМ, то есть электронно-вычислительные машины. Они сразу же стали модным интерьером фантастических произведений, а то и главными героями.

Эти ЭВМ занимали целые этажи, а то помещение, где вводились команды, называлось залом машинных расчетов или просто машинным залом. Для того чтобы произвести некий сложный расчет, программисты в течении трех-четырех месяцев формулировали задачу.

Так как при социализме у нас все привыкли тащить с производства: с заводов – доски, кирпичи, листовое железо и прочее-прочее, то из институтов тащили хотя бы карандаши. Так вот теперь начали тащить и перфокарты, на которых путем пробивания дырочек программируется задание для этой самой ЭВМ. Очень удобные карточки, кстати, у меня самого их был почти ящик, друзья приволокли в подарок. На этих плотных глянцевых картонках удобно записывать мудрые мысли – я к тому времени был уже писателем, ими удобно закладывать книги, на них записывал фантастические идеи для будущих произведений.

Кроме того, люди старшего поколения хорошо помнят бесконечные километры перфолент, похожие на увеличенные фото или кинопленки с их неизменными дырочками по краям, чтобы можно было цеплять зубчиками и протаскивать, наматывать.

Это в реале, а в быту мы лихо называли эти ЭВМ компьютерами, так это назвал великий Норберт Винер, наш бог тех времен… кто-нибудь знает, кто это? Да, шоуменов и «Тату» вы знаете, уверен… и эти компьютеры так же лихо использовали в фантастике.

Правда, будучи реалистом в фантастике, я никогда не использовал роботов, как, к примеру, и всевозможные «машины времени».

«При мне» – интересное словосочетание, как будто сейчас не «при мне», но так говорят, и я говорю, так вот при мне жили большими семьями в три поколения. Это был один мир со своим определенным мировоззрением, взглядами, привычками, обычаями.

Но при мне же и началось расселение в хрущевки, что привело к переходу в другой мир, абсолютно новый, с другими законами и другой моралью. Нам почему-то кажется, что другой мир должен быть если не инопланетным, то чем-то очень уж необычным, его сразу будет видно, что он чужой, другой. И наступить должен внезапно, это как дубиной по голове, а вот такое плавное перетекание происходит незаметно и как бы не считается.

Но в больших семьях, где бабушки и дедушки, отцы и мамы, а также их дети, это в первую очередь следование определенным традициям, за соблюдением которых ревностно следит старшее и самое старшее поколение. Но как только началось отселение молодых семей, как только они зажили отдельно, как только это стало массовым явлением – сразу же изменился мир.

Первое, что мы тогда сделали, – это порвали старые прочные связи «по крови», по клану, по племени и завязали новые уже по личным предпочтениям. Конечно, эти связи не могут быть такими же прочными, как кровные или племенные, так мы обязаны в любом случае приходить на помощь «своему», а дружба по общности интересов или симпатии рвется так же легко, как и завязывается. Но мы принимали эти условия, никто не стремился к вечной дружбе или вечным привязанностям.

Мир меняется очень быстро, мы хотели меняться вместе с ним. Мы не знали еще, что это мы его меняем так стремительно.

И это из-за нас он стал таким, что в нем не остается места ничего вечному, прочному, неизменному.

Даже не знаю, хорошо это или плохо.

Перед магазином остановился возчик, лошадь привязал к столбу, а сам поднялся по ступенькам в магазин. Я шел мимо с сыном и дочкой, они сразу закричали восторженно:

– Лошадка!.. Живая лошадка!

– Да, – подтвердил я, – лошадка.

– Папа, можно ее погладить?

– Ты не достанешь…

– А можно ей что-нибудь дать?

Я порылся в авоське, вытащил кулек с сахаром, отсыпал чуть-чуть в подставленные детские ладошки. Конь наклонил голову, принюхался, лизнул, как собака, вызвав восторженный визг. Потом начал поедать сахар, а попавшие между пальцами крупинки доставал, с шумом втягивая в себя воздух.