Мне – 65 - Юрий Никитин

Дети верещали в восторге, как же – огромный живой конь, настоящий конь, а я вспоминал, что совсем недавно на этом же самом месте мы не обращали на коней внимания, а вот за проехавшей полуторкой бежали наперегонки, удивляясь техническому чуду на четырех колесах. Как же, редкость, настоящая машина. Полуторка, а потом вообще трехтонки…

А сейчас, мелькнула мысль, уже не обращаем внимание на стотонные самосвалы. Бывало, пройдет колонна «КрАЗов», «МАЗов», «КамАЗов» – никто и глазом не поведет.

А вот живая лошадь…

Построили метро, самая красивая станция, «Киевская», выходит у нас на Журавлевке. Линия протянулась из старой части города через Журавлевку в район новостройки, там вырос район численностью в шестьсот тысяч человек, нехило.

Так вот, я ехал из центральной части, дождался своей станции, вышел наверх… и расхохотался. Великолепие подземной части – просто сказочный подземный город! – резко контрастирует с тем, что наверху. Пустынная местность, кое-где частные домики, окруженные садами. Одинокая коза бродит неподалеку от входа в метро, куры гребутся в земле, яркий петух носится вокруг, распушив крылья, отгоняет прохожих.

Будучи в технике продвинутым, несмотря на гуманитарность, как сказали бы сейчас, я сам ремонтировал телевизоры, не говоря про утюги или домашнюю электропроводку.

И все время занимался фотографией. Через десяток лет с того дня, как увлекся фотографированием и начал выписывать журнал «Советское фото», где мастера делятся секретами, пришло известие, что создана суперновая технология, что позволяет делать цветные снимки!

Разумеется, я был одним из первых, кто купил пленку для цветных фотографий. С ней оказалось все то же самое, что и с черно-белой, только вместе проявителя и фиксажа еще допроявитель, остановитель и отбеливатель, а температурный режим должен соблюдаться с точностью до одного градуса.

Вода, кстати, для промывки должна быть не выше четырнадцати градусов, что вроде бы начисто отрезает возможность заниматься обработкой пленки летом. Приходилось замораживать в холодильнике лед, а потом с помощью накупленных в аптеке термометров для воды следить за температурой во всех ванночках.

С печатанием цветных снимков тот же процесс, что и с печатанием черно-белых, только в десять раз сложнее, труднее. Плюс необходимо иметь насадки из ста светофильтров, что надеваются на окуляр фотоувеличителя, да еще обязательно делать пробные снимки, чтобы подобрать необходимый цвет.

Для подбора цвета я резал один из кусков фотобумаги и подбирал на кусочках, размером чуть ли не с ноготь. Но и при такой трате почти треть бумаги приходилось расходовать только на первичную корректировку цвета. А дальше знакомый процесс, разве что тарелок уже не четыре, а десять и нельзя промедлить с переносом из одной в другую ни на секунду. И нельзя позволить температуре даже простой воды для промывки повыситься хотя бы на два градуса.

Все чаще мне снятся странные тревожащие сны, где я двигаюсь сквозь пространство… или не двигаюсь, а просто озираю просторы?.. а мимо несутся галактики, проплывают туманности… но даже галактики совсем не такие, как на фотографиях, но я знаю, что это галактики, странные и жуткие… вот нейтронные звезды, а вот системы, где можно бы внедрить жизнь… но как туда дотянуться…

Просыпался в ужасе, холодном поту, сердце колотится бешено. Все существо пронизывал ужас, я только что был чем-то непомерно огромным, всеобъемлющим, сейчас же эта нить оборвалась, и даже осознание испаряется, исчезает, и только чувство сопричастности к вселенским масштабам гаснет медленнее всего….

Отношение к пишущим фантастику в СССР было наплевательское. Это видно по какому-нибудь значимому литературному собранию. На сцене длинный стол с красной скатертью, за которым важно рассаживаются писатели. Во главе стола, ессно, самый главный: пишущий на рабочую тему. Вторым садится «сельский», ведь важная сельскохозяйственная тема уступает только гегемону, рабочему классу. Третьим садится писатель, у которого главная тема – военная. Как о подвигах в Великой Отечественной, так и произведения на тему счастливой службы солдат в современной армии. Четвертым садится автор, который пишет о детях и юношестве.

Ну, а на приставной стульчик, если ему находится место, сажают детективщика и фантаста. Да, на один стульчик – двоих. Если найдется место. И все остальные посматривают снисходительно и презрительно, а залу извиняются улыбками: мол, простите нас за нашу доброту, но не могли мы погнать этих юродивых, жалостливые мы, надо бы в шею, а вместо этого мы их сажаем рядом. Тоже ведь люди, хоть и уродливые, неудачненькие, недоношенные…

Кто и стерпел бы, но не я, который работал литейщиком на заводе и не привык прогибаться даже перед заезжими министрами. Да, как это не покажется странным, но у рабочего всегда было больше гордости, чем у любого инженера. Объясняю на пальцах: инженеров всегда переизбыток, инженер обивает пороги, чтобы приняли на работу, а слесарь, токарь или любой человек рабочей профессии задирает нос – его стараются не отпустить с завода, стараются создать условия, повысить зарплату, а на новом месте везде принимают с распростертыми объятиями.

Так вот, я всегда работал только там, где прогибаться не нужно. И куда калачом не заманишь человека, который себя любит и бережет. Так что первый же взгляд свысока озлил так, что едва-едва сдержался, чтобы не размазать наглеца и всех его приятелей по стенам литературного клуба так, чтобы потом неделю соскребали со стен.

Но – я уже писатель. А это значит, должен уметь обламывать рога… жестче. Я молча и смиренно выслушал проповедь, что фантастика – не литература и что вот если бы я сумел о рабочем классе, тогда бы другое дело, но не потянешь, это же литература, а не какая-то хвантастика…

Еще смиреннее я предложил пари, что напишу за полгода роман о рабочем классе. А это значит, что фантастика – выше, что писать ее труднее.

Конечно же, меня подняли на смех. Во-первых, романы пишутся годами, во-вторых, не с моим кувшинным рылом.

Пари было, естественно, с восторгом принято. Еще бы, так приятно обломать наглого дурака-литейщика! Я вернулся домой и сел писать. А так как я не могу без хулиганства даже в литературе, то взял и с легкостью написал роман о рабочем классе, попросту описав свою бригаду литейщиков, где я в то время работал. Потом, когда надо было сдавать в печать, взял и… не стал менять фамилии! Книга была принята к печати сперва в местном литературном журнале «Прапор», а затем в республиканском издательстве «Радяньский пысьменнык», т.е. советский писатель, аналог «Советского писателя» в Москве. Роман получил литературные премии, был переиздан, меня тут же приняли в члены Союза Писателей СССР, в ряды партии, мне дали синекуру в правлении: я стал ответственным секретарем местного отделения Союза Писателей, и мы с председателем, Владимиром Петровым, приходили на работу поочередно: он по четным, я по нечетным.