Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин

Багряным диском солнце едва успело закатиться за гряду соснового леса, как зимние голубые сумерки уже опустились на Марьевку. В окнах там и здесь начали зажигаться огни. Все взрослое население разошлось по домам, занимаясь кто скотиной, кто готовкой ужина. Где-то гнали запрещенный законом самогон, где-то топили баньку. Откуда-то доносился звук гармошки. По всему селу перекатывался незлобный собачий гав. И только ребятишки вовсе и не думали еще убираться с вольной воли в душные тесные избы. Веселой ватагой собрались они на крутом и высоком, раскатанном до блеска речном берегу. Далеко и шибко катились с обрыва на звонкую гладь льда до самой проруби. Кто катился на ледянках, кто просто, подвернув под себя ногу, обутую в валенок, лишь некоторые из пацанов неслись лихо и дальше всех на салазках. Всю эту картину с интересом наблюдал остановившийся у самого раската неказистый мужичонка. В телогрейке, стеганых штанах, заправленных в латаные сапоги, в старенькой шапке-ушанке, уши у которой, как у дворняги, — одно книзу, другое — кверху. Шел он откуда-то вдоль по речке, везя за собой салазки, по делу, видно, да уж больно весело показалось ему наблюдать за шумливой ребятней.

— Дядь! А дядь! — раздался за его спиной звонкий мальчишеский голосок. — Ты чего это наши салазки себе забрал?

Мужичок оглянулся. Задиристо и смело наступал на него пацан лет десяти-одиннадцати.

— Ты чего это салазки с нашего двора утягал?! Я вот щас за батянькой побежу, он те да-аст!

Незнакомца окружила сразу же вся ватага.

— Да, дяденька, отдай их ему лучше подобру. Это Горбуновых салазки, — поддержал мальчишку самый рослый и старший по возрасту паренек.

— Горбуновых так Горбуновых, — даже не подумал воспротивиться добродушный мужичонок. — Салазки-то эти я, ребятки, вон в том овраге, что у леса, нашел. Только это каких же Горбуновых?

— Да вон! Вон их изба! Под железной крышей. Третья от колодца, — дружно загалдела ребятня.

— А-а, — как бы в нерешительности — отдавать или не отдавать — протянул незнакомец. — Это как уж его кличут-то?

— Дядя Никола. А рядом с ним брательник его живет, дядя Илья.

— А-а, — будто вспомнил их мужичок. — Ну, бери салазки, коли твои, да больше не теряй.

— А это вовсе и не я. Это, верно, батянька их потерял.

— А как же ты их признал-то, пострел?

— А вот глянь, — услужливо пояснил страшно довольный возвращением салазок парнишка, — я вот здесь сам вот эту досочку заменил. Видишь? Заместо сломанной. И еще веревочка вот эта. Из мочалы, ее у нас целая подловка.

— Ну что ж, катайся теперь с богом, а я пошел.

Еще галдела весело на речке пацанва, а к дому Горбуновых подходила вооруженная группа людей. Среди них были Журлов, Вельдяев и тот самый неказистый мужичок, так успешно справившийся с поставленной ему задачей милиционер Матвеев, которого в отделе все называли Степанычем и который исполнял в основном обязанности завхоза.

Братья Горбуновы находились в недельном загуле после очередного, с представителем из уезда, собрания в сельском Совете. Нахальные, бойкие на язык подкулачники, они под дудку известного в волости мироеда Степана Чувякина такую комедию разыграли на сходе, что фактически сорвали всю спланированную укомом партии повестку. А вопрос был очень серьезным — о хлебозаготовках в тот тяжелый, голодный год. Не скупясь, расплатился Чувякин с братанами.

Возвращались в ночь убийства Горбуновы с одного из хуторов, куда отвезли мешок муки, думая обменять его там на самогонку. Но возвращались с пустыми руками, хотя и в крепком подпитии. За самогонкой велено было им прийти вдругорядь: брага еще не выбродилась. «Не одни вы, чай, у меня», — прошамкала им старая ведьма, но стол на обратную дорожку все ж таки накрыла.

Игнатова Горбуновы встретили, когда уже стемнело. Плюхнулись к нему в сани: «Вези давай до поворота!». Бедолага (зачем тогда и ружьишко с собой брал?) повез их, докуда ему было сказано, уйдя вместе с шапкой в высокий бараний воротник. Да не спасла и шапка от лихого удара! Свалили его топором братаны за телка и добротный полушубок: по тому времени да по их хищнической морали причина для убийства вполне основательная.

Суд тройки после часа закрытого заседания приговорил обоих к расстрелу.

— Грамотно сработал, Николай, — похвалил, выслушав рассказ, Чурбанов и, помолчав, добавил: — Главное, оперативно. Я это больше всего ценю. Так и действуй. Хватайся за любую мелочь и крути!

Снова задумался чекист. Его крупное лицо будто отяжелело. Надолго задумался, прежде чем снова разжать плотно сжатые губы.

— Та-ак, никакого, выходит, контакта не было у Горбуновых с Козобродовым? — застыл взглядом на Николае.

— Мы этого не установили.

— Та-ак, — положил широкую ладонь на столешницу. — Значит, говоришь, за ум взялся Царь ночи? Сиди, говоришь, тишком да радуйся, жди, покамест он снова себя проявит?

— Положим, я этого не говорил, — настал черед насупиться Журлову.

— Не говорил! А что предложил заместо этого?!

И опять заметалось пламя в лампе.

— Не стучи так, крышку ведь проломишь, хозяйкина ж мебель, — урезонивающе проговорил Николай.

— А что, я разве сильно? — пришел в себя Чурбанов. — Эх, Коля, — продолжал укоризненно, но уже мягче, — обстановочку хотя бы изучил как следует? Концы хотя бы какие-нибудь?.. А главное, люди, на кого опереться можно, есть у тебя?

— Люди есть. На троих могу положиться.

— Себя четвертым считаешь?

— Четвертым.

— Ну, это уже неплохо. Молодец, — сменил старший гнев на милость. Раскрепостился лицом, распустил мышцы щек, губ, и стало оно мягче, добрее. А Николай нутром почуял: главный разговор у них только начинается.

— Послушай, Коля, — заговорил Чурбанов совсем уже весело, — послушай, опиши ты давай меня, мою внешность, свое впечатление обо мне, ну как бы мы с тобою сегодня впервые встретились и так вроде бы ни о чем разговорились, скажем, за столиком в чайной.

— Как газетчик, что ли,