Путешествия трикстера. Мусульманин XVI века между мирами - Натали Земон Дэвис

Дон Фернандо, испанский король, не изгнал евреев из Испании. Многие евреи, приехавшие в Берберию… принесли болезнь из Испании. Некоторые злосчастные мавры путались с еврейскими женщинами, и так, мало-помалу, через десять лет уже нельзя было найти ни одной семьи, не затронутой болезнью. Сначала эту болезнь сочли проказой, и зараженных выгоняли [из их домов] и заставляли жить с прокаженными. Однако, поскольку число зараженных росло с каждым днем, то обнаружилось, что многие в Испании страдают этим недугом. Поэтому люди, которых выгнали из их домов, вернулись в них.

Берберия сильно пострадала — продолжает Йуханна ал-Асад — особенно в городах и вдоль побережья; большой ущерб был нанесен королевствам Тунис и Египет. Сельская местность и Атласские горы, однако, не пострадали, как не пострадали ни кочевые арабы, ни народы пустынь, ни Земли черных. Ведь и вправду, чтобы вылечиться, зараженному человеку достаточно было отправиться в Нумидию или в Землю черных и подышать тамошним воздухом[376].

Рассказ об изгнании из Испании, написанный еврейским ученым по имени Абрахам Адрутиэль, которому было одиннадцать лет в 1493 году, когда его семья бежала в Фес, говорит о том, что «смешение» мавританских мужчин с еврейскими женщинами, о котором ведет речь Йуханна ал-Асад, на самом деле представляло собой изнасилования. Их совершали португальские христиане и арабы на пути несчастных беженцев в Фес. Болезнь, о которой вспоминал реб[377] Абрахам, он называет «чумой», проявившейся лишь после того, как евреи в тяжелых условиях обосновались в еврейском квартале Нового Феса. Кастильский отчет того же времени, основанный на сообщениях евреев, с которыми так плохо обходились по прибытии в Северную Африку, что они вернулись в Испанию и попросили о крещении, рассказывает примерно о том же[378]. Может быть, Йухан­на ал-Асад видоизменил эти события, но, скорее всего, ему запомнился какой-то отдельный эпизод, случившийся несколько лет спустя.

Как бы то ни было, ученые сегодня считают, что как мусульмане-беженцы, так и евреи-беженцы принесли эпидемию и сифилис с Пиренейского полуострова в Марокко в конце XV — начале XVI века[379]. Йуханна ал-Асад делает первоначальными разносчиками сифилиса одних евреев. Это снимает бремя ответственности с его земляков-гранадцев, но важнее другое: в его истории бросаются в глаза пугающие нарушения устоявшегося порядка вещей, а именно — мусульманские мужчины вступают в половую связь с еврейками; цивилизованные города опаснее, чем горы и пустыни; земли «знатных белых людей» менее здоровы, чем Земля черных. Людей с новой болезнью загоняют в пригород Феса, переполненный прокаженными и другими неизлечимыми больными. Но затем, к концу повествования, напряжение спадает. Оказывается, это испанская болезнь, а не только еврейская болезнь.

Здесь рассказ Йуханны ал-Асада расходится с рассказом Сигизмондо де Конти, историка и поэта на службе у пап Александра VI и Юлия II, утверждавшего, что сифилис, который он отождествлял с проказой, был занесен в Неаполь не французами, а исключительно евреями, изгнанными из Испании. Эта проказа, по его словам, была древним признаком еврейской невоздержанности[380]. Для Йуханны ал-Асада сифилис — новая болезнь, а не форма проказы; каждый заболевший может вернуться домой после карантина и жить дальше с этим недугом.

Секс между обладателями разного цвета кожи Йуханна ал-Асад упоминает без осуждения или признаков беспокойства. В одном случае смешение рас он объясняет просто географической близостью: «жители [города Асуана] почти все коричневые, потому что они смешаны [sonno mesculati] с жителями Нубии и Эфиопии»[381].

Несколько раз цветные рабы занимают центральное место в его рассказе. Как мы видели, рабовладелец-мусульманин имел право вступать в половую связь с любой из своих рабынь; дети, рожденные от этой близости, находились полностью в его власти. Если рабовладелец официально признавал себя отцом детей, они становились свободными и включались в число его наследников; тогда мать-рабыня получала особый правовой статус и подлежала освобождению после смерти хозяина. Кроме того, сами рабы — как мужчины, так и женщины — могли вступать в брак с разрешения владельца; более того, хозяева могли женить и выдавать замуж рабов по собственной инициативе[382].

Такие особенности исламского права создавали условия для появления цветного потомства, с чем Йуханна ал-Асад, по его сообщениям, встречался в своих путешествиях. К югу от Атласских гор, в пустынном районе, прилегающем к реке Драа,

…женщины красивые, полные и приятные, и там много проституток. У людей там много чернокожих рабов, мужчин и женщин, которых они женят друг на друге. Хозяева держат и отцов, и детей у себя на службе. Из-за такой смеси (misculatione) большинство людей либо черные, либо коричневые, и лишь немногие белые[383].

О городе-оазисе Варджала, где не было недостатка в ремесленниках и купцах, ведущих торговлю между Берберией и Землей черных, он говорит:

Жители по большей части черные, но не из‐за климата этого места [это отсылка к старой теории, поддерживаемой Ибн Халдуном и гласившей, что цвет кожи зависит от климата], а потому, что у них много чернокожих рабынь, и они заводят с ними детей. Примерно пятая часть населения — белые, а все остальные — черные и коричневые. Люди здесь щедры и любезны и хорошо принимают чужеземцев[384].

Очевидно, что сексуальное смешение не испортило их нрав и поведение.

Йуханна ал-Асад видел во внешнем облике людей, прежде всего, не результаты долгосрочного воздействия климата, а отражение действующих социальных практик и обычаев. Используя различные варианты итальянского mesco­lanza или mescolata, он, похоже, старался подобрать эквивалент имеющего позитивный смысл арабского слова мизадж — «смесь, смешение, соединение; расположение, натура, конституция», — а не более энергичного и иногда уничижительного халит, обозначающего такое смешение, которое грозит соскользнуть в распущенность, неразбериху, беспорядочные связи и даже довести до помешательства[385]. (Как мы помним, рьяный ал-Магили использовал однокоренное слово тахлит, осуждая как нечистое сохранение доисламских обрядов наряду с исламскими.) Для Йуханны ал-Асада, даже если смешение порождало «испорченную» речь или мучительную болезнь, оно не отменяло существование хорошей поэзии или способность людей мирно уживаться рядом, в соседних кварталах.

***

Как же тогда Йуханна ал-Асад оценивает различные регионы Африки? Свою книгу он начинает с того, что называет Берберию, свою собственную область, «самой благородной частью Африки… где люди белые и разумные», заставляя нас ожидать в дальнейшем крайне пристрастного повествования. При этом он обещает читателям «рассказывать обо всем как оно есть», что подразумевает описание как достоинств, так и пороков повсюду, в том числе и вблизи от родных мест.

Подобное равновесие было найдено еще в ранней исламской литературе о географии и путешествиях. Ал-Мукаддаси рассказывал, как однажды