Тщательная работа - Пьер Леметр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Настоящей странностью (ни изнасилование, ни его отсутствие в наши дни не дают оснований для разговора о странности в буквальном смысле), воистину диковинным фактом было серое платье, в котором обнаружили жертву. Ее след потерялся на несколько дней, девушка вполне могла переодеться, и даже не один раз, но чего следователи не могли объяснить, так это почему ее выловили одетой в длинное платье, сшитое приблизительно в 1870 году. Сам факт, кстати, был установлен довольно поздно. Казалось странным, прежде всего родителям и кузине, что девушку нашли в бальном платье. Эта деталь не вязалась ни с ее привычками, ни со сложившимся представлением о ней, к тому же никакого бального платья у нее отродясь не было. Внимание экспертов привлекла и степень ветхости платья, которая шла вразрез с продолжительностью пребывания тела в воде. Тогда следователи обратились к специалистам и провели экспертизу ткани и пошива. Мнение было единодушным: платье было произведено, без сомнения, в парижском регионе, нитками и пошивочными приемами, восходящими к середине ХIХ века. Использованные пуговицы, как и синий позумент, позволили уточнить дату — 1863 год, с возможным отклонением плюс-минус три года.
Экспертов, консультировавших расследование, попросили определить цену платья. В преступлении не было, если можно так сказать, ничего беспричинного, раз уж убийца решился отправить в реку вместе с трупом антикварное изделие стоимостью в три тысячи евро. Единственным объяснением, которое сумели придумать, было то, что он, возможно, не знал его истинной стоимости.
Поиски продолжились среди антикваров и старьевщиков. Из-за нехватки людей область расследования ограничилась районом преступления, и после долгих недель работы выводы не продвинулись ни на миллиметр.
Если упоминалось, что девушка была «найдена одетой в это платье», то потому, что умерла она не в нем. Девушку жестоко избили и убили в другой одежде, а приблизительно через тридцать шесть часов переодели в это проклятое бальное платье — и тут опять-таки имелась странная деталь. Убийца не удовольствовался тем, что бросил тело в воду. Он уложил тело девушки с определенной деликатностью: и складки платья, и глубина, на которую лицо было погружено в ил, все указывало на старание, на особые предосторожности — что было весьма удивительно со стороны человека, который несколькими часами раньше убил ее ударами молотка.
Следователи так и остались в недоумении относительно значения этой детали.
Сегодня, благодаря появлению «Преступления в Орсивале», изданного в 1867 году романа Эмиля Габорио, который Балланже поместил среди романов-основателей детективного жанра, ни одна из странных деталей этого преступления не казалась больше загадочной. Графиня Треморель, жертва из романа Габорио, была, как и малышка Перрэн, блондинкой с голубыми глазами. Все сходилось: то, как было расположено тело, способ, каким она была убита, ее одежда, обрывок серой ткани, который она продолжала сжимать в левой руке, — короче, каждая деталь точь-в-точь совпадала с романом. Совершенство в деталях: даже платье было изготовлено в год, соответствующий действию книги. У Камиля, конечно же, не оставалось и тени сомнения: перед ним было четвертое дело.
— Кроме отпечатка, — обронил Ле-Гуэн. — Почему этот тип оставляет фальшивый отпечаток на каждом теле, кроме этого?
— Галлахер подтвердил мне, что шотландская полиция присоединилась к банку данных только первого января этого года. По той же причине было невозможно провести сверку раньше. Этот тип стал подписывать свои преступления, начиная с Глазго, и не спрашивай меня почему. С того момента он их подписывает все. А следовательно, других преступлений после Глазго мы не обнаружим. Единственная хорошая новость.
— Теперь остается только ждать новых дел… — проговорил Ле-Гуэн, словно обращаясь к самому себе.
6
Ирэн приготовила травяной чай.
Устроившись в кресле в гостиной, она смотрела, как начавшийся вечером дождь бьет в стекла со спокойным упорством, которое не оставляло сомнений в его решимости.
Они устроили что-то вроде интимного ужина. Ирэн теперь готовила только холодные блюда. Не говоря о том, что с начала месяца у нее вообще не было желания стоять у плиты. Она никогда не знала, во сколько они смогут сесть за стол.
— Отличная погода для преступлений, любовь моя, — задумчиво заметила она, держа чашку двумя руками, как будто грея ладони.
— Почему ты так говоришь? — спросил он.
— О, просто так…
Он взял книгу, которую листал, и пристроился у нее в ногах.
— Уста…
— Устала?
Они заговорили одновременно.
— Как это называют? — спросил Камиль.
— Не знаю… Общение на бессознательном уровне, наверное.
Они довольно долго просидели молча, каждый был погружен в свои мысли.
— Ты сильно скучаешь, да?
— Сейчас да. Время тянется так медленно.
— Что бы ты хотела делать завтра вечером? — спросил Камиль без особой уверенности.
— Хорошо бы рожать…
— Интересно, где моя аптечка первой помощи…
Он положил книгу рядом с собой и рассеянно листал страницы, рассматривая череду картин Караваджо. Он остановился на репродукции «Экстаза Магдалины». Ирэн чуть перегнулась, чтобы посмотреть через его плечо. На полотне Магдалина тянется лицом к небу, рот полуоткрыт, руки скрещены на животе. Длинные рыжие волосы сбегают с правого плеча, подчеркивая линию груди, причем левая грудь едва прикрыта. Камиль любил этот женский образ. Он вернулся на несколько страниц назад и секунду разглядывал Марию, какой ее изобразил Караваджо в «Отдыхе на пути в Египет».
— Это та же? — спросила Ирэн.
— Не знаю.
Эта склонилась над младенцем. Здесь рыжина ее волос отливала пурпуром.
— Мне кажется, она кончает, — сказала Ирэн.
— Нет, мне кажется, кончает Тереза.
— Они все кончают.
Магдалина в экстазе, Мария с ребенком. Он этого не сказал, но именно так, думая о ней, он видел Ирэн. Он чувствовал ее за спиной, тяжелую и теплую. Последствия появления Ирэн в его жизни были неисчислимы. Он поймал ее руку у себя за плечом.
Среда, 23 апреля 2003 г.
1
Из тех женщин, о которых ничего не скажешь: ни красивы, ни уродливы, почти без возраста. Примелькавшееся лицо, часть семейного окружения, как старая школьная приятельница. Лет сорок, одежда безнадежно скромная, женская копия своего брата: Кристина Лезаж сидит напротив Верховена, чопорно сложив руки на коленях. Испытывает она страх или волнение, сказать сложно. Ее взгляд упорно не отрывается от коленей. Камиль чувствует в ней решимость, которая может дойти до абсурда. Хотя лицо ее несет отпечаток поразительного сходства с братом, в Кристине Лезаж угадывается куда более сильная воля.
Однако в ней проступает и нечто потерянное, глаза иногда становятся пустыми, словно она на мгновение отключается.
— Мадам Лезаж, вы знаете, почему вы здесь… — начинает Камиль, снимая очки.
— В связи с моим братом, так мне сказали…
Ее голос, который Камиль слышит впервые, кажется чересчур высоким и тонким, как если бы ее вынуждали отвечать на провокацию. Сам тон, каким она произнесла слово «брат», говорит о многом. В своем роде материнский рефлекс.
— Именно. У нас возникло несколько вопросов в связи с ним.
— Не понимаю, какие у вас могут быть к нему претензии.
— Как раз в этом мы и постараемся вместе разобраться, если вы не возражаете. От вас мне потребуется несколько разъяснений.
— Я уже сказала все, что могла, вашему коллеге…
— Да, — продолжает Камиль, указывая на лежащий перед ним документ, — но в том-то и дело, что вы ничего существенного не сказали.
Кристина Лезаж снова складывает руки на коленях. Для нее беседа только что закончилась.
— Нас особенно интересует ваше пребывание в Великобритании. В… — Камиль на секунду снова надевает очки, чтобы свериться с памяткой, — июле две тысячи первого года.
— Мы не были в Великобритании, инспектор…
— Майор.
— Мы были в Англии.[39]
— Вы уверены?
— А вы нет?
— Нет, должен признаться, что мы — нет… Во всяком случае, не все время. Вы приехали в Лондон второго июля… Вы согласны?
— Возможно…
— Точно. Ваш брат уехал из Лондона восьмого в Эдинбург. В Шотландию, мадам Лезаж. Некоторым образом, в Великобританию. Его обратный билет подтверждает возвращение в Лондон двенадцатого июля. Я ошибаюсь?
— Если вы так считаете…
— А вы не заметили почти пятидневного отсутствия брата?
— Вы сказали с восьмого по двенадцатое. Получается четыре, а не пять.
— Где он был?
— Вы же сами сказали: в Эдинбурге.
