Тонкая красная линия - Джеймс Джонс

— Я решил продвинуться вперед на вторую складку! — крикнул Стейн. — Это не будет слишком близко для вас?

Калп сделал три шага вперед по отлогому склону и, прищурившись, выгнул шею, чтобы заглянуть через гребень. Он вернулся и сказал:

— Нет. Это довольно близко, но думаю, что все же сможем поражать цели. Но у нас кончаются боеприпасы. Если будем вести огонь такими темпами… — Он снова пожал плечами.

— Пошлите всех, кроме сержантов, за боеприпасами. Пусть принесут сколько могут. Потом следуйте за нами.

— Никто не хочет нести эти ящики! — крикнул Калп. — Говорят, что если в них попадут с такой штукой на спине…

— Черт возьми, Боб! Нечего мне морочить голову чепухой в такое время! Все знали, что придется подносить боеприпасы!

— Знаю. — Калп пожал плечами. — Где мне прикажете быть?

Стейн подумал и ответил:

— Пожалуй, справа. Если вас обнаружат, то постараются подавить. Держитесь подальше от резервного взвода. Я дам вам несколько стрелков на случай, если японцы попытаются выслать дозор на ваш правый фланг. Если это будет выглядеть больше, чем дозор, дайте мне знать.

— Не беспокойтесь, — сказал Калп и пошел к своим минометчикам.

Стейн затрусил направо, где видел лейтенанта Эла Гора, командира третьего взвода, и подозвал сержанта Уэлша. Уэлш подошел в сопровождении Сторма для получения распоряжений. Стейн заметил мимоходом, что даже у Уэлша было напряженное, сосредоточенное, замкнутое лицо.

Пока третий взвод и управление роты двигались двумя параллельными колоннами по одному ко второй складке, первый взвод продолжал лежать в воронках. После треска и грохота первых минометных залпов все ожидали, что через пять минут будут мертвыми. Теперь казалось невероятным, что японцы не могут их хорошо видеть. Время от времени низко над головой пролетала пуля или мина, а через секунду доносился звук выстрела. Со вздохом падали и с треском разрывались мины, вздымая фонтаны земли. Но в общем, японцы, видимо, чего-то ожидали. Первый взвод был готов ждать вместе с ними. Лишившиеся командира, пригвожденные к земле, солдаты первого взвода были готовы ждать вечно и больше никогда не двигаться. Многие молились и обещали богу, что будут каждое воскресенье ходить в церковь. Но постепенно до них начало доходить, что они могут двигаться, могут отстреливаться, что смерть вовсе не неизбежна для всех.

Помогли понять это санитары. Два ротных санитара, получившие приказание Стейна, двигались в расположении второго взвода вдоль третьей складки и стали выходить на отлогий склон в поисках раненых. Всего было пятнадцать раненых и шесть убитых. Санитары не стали возиться с убитыми, но медленно вынесли всех раненых к носильщикам. Безразличные, хладнокровные, оба санитара двигались вверх и вниз по склону, перевязывали, посыпали бактерицидным порошком, тащили и полунесли раненых. Мины заставляли их падать, пули вздымали вокруг них пыль, но они оставались невредимыми. Не пройдет и недели, как оба будут убиты (и заменены другими, гораздо менее любимыми в третьей роте), но теперь они тяжело ступали невредимыми — два степенных человека, занятых своей прямой обязанностью — оказанием помощи рыдающим, беспомощным людям. Постепенно солдаты первого взвода стали поднимать головы достаточно высоко, чтобы их увидеть, и поняли, что можно двигаться, даже не вставая во весь рост, и стали махать руками и кричать: «Мы здесь!» Никто до сих пор не видел ни одного японца.

Первым увидел японцев Долл. Почувствовав вокруг движение, когда люди зашевелились и стали тихо переговариваться, Долл, утративший было свою уверенность, взял себя в руки и поднял голову так высоко, что она оказалась над неглубокой ямкой, в которой он распластался. Он невзначай взглянул на левый хребет, на то место, где тот примыкал к каменистому склону, ведущему к высоте 210, и увидел, как три человека с пулеметом, закрепленным на треноге, бросились бежать по склону назад, к высоте 210. согнувшись по пояс — точно так же, как он сам бежал сюда. Долл был поражен и не верил своим глазам. До них было метров двести; два солдата, бегущих сзади, несли вместе пулемет. Долл поднял винтовку, поставил прицел на четыре деления и, лежа так, что из ямки высовывались только левая рука и плечо, прицелился в переднего, провел его немного и нажал на спусковой крючок. Винтовка отдала в плечо, и человек упал. Два задних солдата отпрыгнули в сторону, как пара норовистых, хорошо объезженных лошадей, и побежали дальше, не замедляя шаг и даже не сбившись с ноги. Долл выстрелил еще и промахнулся. Теперь он понял свою ошибку: если бы он попал в одного из солдат с пулеметом, им пришлось бы бросить его совсем или остановиться, чтобы его поднять. Прежде чем он успел выстрелить в третий раз, они были среди камней на краю, за которым спускался к реке крутой обрыв. Долл время от времени мог видеть их головы и спины, но недостаточно долго, чтобы успеть выстрелить.

Так Долл убил своего первого японца, да и первого человека вообще. Долл много охотился и помнил своего первого оленя. Но в данном случае он испытывал совсем другое ощущение, вроде первого обладания женщиной; оно было слишком сложным, чтобы можно было испытывать только гордость за совершенное. Хорошо стрелять во что бы то ни стало всегда было удовольствием. А Долл ненавидел японцев — грязных, маленьких, желтых, поганых япошек — и с удовольствием лично убил бы каждого, если бы армии и флот США предоставили ему безопасную возможность и снабдили боеприпасами. Но помимо удовольствия было еще одно чувство — чувство вины. Долл чувствовал себя сиповатым и ничего не мог поделать. Он убил человека. Он совершил самое ужасное, что может сделать человек. И никто во всем мире не может упрекнуть его за это. Вот в чем удовольствие. Никто не может его наказать. Убийство сошло ему с рук. Долл смотрел на человека, лежащего на склоне. Ему хотелось знать, куда он попал (он целился в грудь) и умер ли тот сразу или лежит там еще живой, медленно умирающий. Он усмехнулся глупой усмешкой и хихикнул. Он чувствовал себя глупым, жестоким, низким, но в высшей степени гордым. Как бы то ни было, это вселило в него уверенность.

Как раз в это время невдалеке просвистела мина и разорвалась, взметнув фонтан земли в каких-нибудь десяти метрах, и Долл обнаружил, что его уверенность в конце концов не так уж сильна. Не успел он об этом подумать, как юркнул вместе с винтовкой на дно своей ямки и свернулся калачиком; страх, подобно тяжелым струйкам ртути, пробежал по артериям и венам, как по стеклянным термометрам. Через минуту ему захотелось опять приподняться и выглянуть, но он почувствовал, что не может. Что, если, как только он поднимет голову, разорвется еще одна мина и осколок попадет ему прямо между глаз, или врежется в лицо, или пробьет каску и размозжит череп? Это было бы ужасно. Через некоторое время, когда его дыхание успокоилось, Долл опять высунул голову на уровень глаз. На этот раз он увидел четырех бегущих японцев, готовившихся уйти с хребта по дороге, идущей в гору к высоте 210. Двое несли пулемет, третий — ящики, четвертый не нес ничего. Долл поднял винтовку и прицелился в тех, что несли пулемет. Когда группа пересекала открытое место, он выстрелил четыре раза, но промахнулся. Они исчезли в скалах.

Долл был так разъярен, что готов был откусить собственную руку. Ругая себя, он вспомнил, что выпустил уже шесть пуль, вынул обойму и заменил ее новой, а два неиспользованных патрона сунул в карман брюк, потом устроился ждать появления новых японцев. Только тогда он понял, что увиденное им может иметь больше смысла и значения, чем убийство еще одного япошки.

Но что же делать? Он вспомнил, что перед тем, как они бросились на землю, рядом с ним бежал Большой Куин.

— Эй, Куин!

Через секунду послышался приглушенный ответ:

— Да?

— Видел, как япошки бегут с левого хребта?

— Ничего я не видел, — честно признался Куин.

— Что же ты не поднимешь свою дурацкую башку и не посмотришь, что делается? — Долл не мог удержаться от насмешки. Он вдруг почувствовал себя очень сильным и владеющим собой, почти веселым.

— Поди ты, Долл, к чертовой матери, — последовал приглушенный ответ.

— Нет, сержант. (Долл намеренно назвал его по званию.) Я говорю серьезно. Я насчитал семь япошек, уходящих с левого хребта. Одного я ухлопал, — скромно добавил он, не упомянул, однако, сколько раз промахнулся.

— Ну и что?

— Думаю, они сматываются отсюда. Может быть, кому-нибудь следует доложить это Стейну?

— Не ты ли хочешь? — с насмешкой отозвался Куин.

Такая мысль не приходила Доллу в голову, но теперь он подумал: почему бы и нет? Он видел, как два санитара ходили по склону, и ничего с ними не случилось. Он и теперь мог их видеть, чуть повернув голову.

— А почему бы и нет? — весело ответил Долл. — Конечно. Я доставлю Раскоряке сообщение вместо тебя. — Его сердце вдруг бешено забилось.