Божьим промыслом. Принцессы и замки - Борис Вячеславович Конофальский

Это, конечно, было не очень хорошо.

— А в городе к тому времени всё улеглось? — Спрашивал генерал у своего подчинённого.

— Какой там! — отвечал ему тот. — Свары и поножовщина так и пошли, как вы отъехали.

— Что? Неужто еретики вернулись? — после таких слов генерал и взволновался бы, вот только в письме ничего подобного Карл Брюнхвальд ему не писал.

— Да нет! Местные стали выяснять, кто в городе теперь главный, цеха с гильдиями стали собачиться, купчишки меж собой, всё оставленное начали делить, а добра-то осталось много, и дома там всякие, и причалы на реке, даже за церкви еретиков, и за те стали спорить, вот всё и началось…

У генерала аж голова закружилась от таких слов, представил он, что не уехал из опостылевшего города.

«Останься я там до сих пор, так все бы свои долги теперь раздал и замок достроил».

И мог бы себя барон успокоить тем, что уехал он из Фёренбурга из-за раны, но себе Волков врать не хотел: уехал он оттого, что осточертел ему вонючий, грязный и холодный городишко до зубной боли.

Но теперь-то сожалеть было бессмысленно. Вернуться туда было невозможно. И поэтому лишь вздохнул барон и спросил у Кроппа:

— Значит, вывел людей из города полковник ещё неделю назад?

— Восьмой день сегодня, — уточнил прапорщик.

«Ну и правильно сделал! Герцог знал о том, что контракты у моих людей кончаются, а не поторопился свой гарнизон в город завести — так сам виноват. А просиди мои люди в Фёренбурге ещё месяц, кто бы им заплатил? Никто, в казне-то денег нет, вот на меня бы всё и повесили!».

Решив это для себя, он вернулся от дел к светским застольным беседам и больше этими вопросами не мучался. Генерал знал, что всё узнает скоро. Когда его старинный товарищ Карл Брюнхвальд вернётся, то и расскажет, а пока обо всём этом и думать нечего.

После обед, он вспомнил о полученном из Вильбурга письме и уединился в гостиной, и ожидая, пока подадут ему кофе, развернул письмо. Волков не ошибся, подумав, что писала его очаровательная Амалия. Вообще-то генерал полагал о ней, что она настолько же легкомысленна, как и очаровательна, но уже после первых строк, писаных её ручкой, он понял, что в ней ошибался.

«Ах, дорогой мой генерал, едва узнала я, что вы отбыли от двора, так сразу стала грустить, хоть плачь, так желаю видеть вас, а ваши глаза и ваши руки целовать, мой господин, — скорее всего, она врала, это письмо она могла писать, сидя голой в покоях у какого-то господина. Генерал знал, что то были слова вежливости или лести, к которой он был абсолютно холоден, — и всё случилось так неожиданно, и не только для меня. Сами того не ведая, вашим отъездом вы произвели в городе большие розыски. Я — персона при дворе не первая, а тут вдруг стали мне оказывать внимание, и сама госпожа „С“, ранее меня не примечавшая, вдруг ни с того ни с сего зовёт меня к себе на вечер, на женские посиделки. И там при всех дамах начинает меня про вас расспрашивать. Ах, как хорошо, что вы дали мне золота и я смогла купить себе новое платье и всякое остальное и не была средь них посмешищем, так как я всё-таки теперь ваша фаворитка. И вот…».

Тут он услыхал шаги и шуршание юбок за своей спиной и выглянул из-за спинки кресла. То была его жена. Неудивительно. Она теперь часто искала его общества. Подошла и, бросив мимолетный, но по-женски внимательный взгляд на письмо, спросила:

— Вы работаете, супруг мой?

— Как видите, дорогая, — жена появилась совсем некстати, его крайне заинтересовало то, что писала придворная дама. И теперь он ждал, пока супруга уйдёт.

— Дети опять бедокурят, — сообщила мужу баронесса после паузы.

— Ничего, скоро вернёмся домой, и всё изменится, — обещал он, — там им будет не до баловства.

— И что же вы придумали? — сразу оживилась баронесса. Она, кажется, хотела уже присесть рядом с ним.

— Дорогая моя, давайте о том поговорим после, — просит её муж, — сейчас я немного занят.

— Заняты? — она не уходит и снова смотрит на бумагу в его руке. — А письмо это у вас… от женщины?

— Это от моего… друга при дворе, — отвечает он.

— Ах вот как, тогда я подожду, пока вы освободитесь, — она вздыхает и чуть постояв ещё, нехотя уходит.

А генерал провожает её взглядом и потом снова начинает читать:

«… и вот болтали мы там о всяком, а потом госпожа „С“ и спрашивает у меня: а куда девался ваш генерал? Мол, по всему городу его сыскать не могут. А мне и самой невдомёк, я так ей и говорю, что не знаю, только купили мебель для дома, а вы и исчезли из города. На том, кажется, разговор надобно и закончить было, так нет, она спрашивает дальше, дескать, отставили ли вы для меня адрес? Я и про то ей не сказала. Но и этим дело не кончилось, на следующий день сам министр Его Высочества до меня снизошёл, нашёл меня его лакей и сказал, что барон фон Виттернауф желают меня видеть. А раньше и не замечали такую малость, как я. Так я пошла к нему, а он меня так ласково спрашивает: а генерал уехал к себе? Уж как мне всё это приятно было. Все так со мной обходительны были».

Дальше она стала писать о том, что ждёт господина генерала и что будет с ним делать, когда он приедет. Всё это искусная Амалия описала в письме так красочно, что Волков, читая их, иной раз с волнением оборачивался на двери залы — не идёт ли жена. А когда дочитал письмо, как бы ни было ему жалко, сжёг его на свече.

Но чуть остыв от обещаний развратной красотки, он задумался над смыслом написанного. А именно над тем, что при дворе очень интересовались им и были удивлены его быстрым отъездом.

«Значит, правильно я сделал, что отбыл от двора! Они кинулись меня искать и, не найдя, решили, что обойдутся без моей скромной персоны. И слава Богу!».

Но беспокойство это письмо всё равно ему принесло, и понимая, что сегодня ему до Эшбахта уже засветло не добраться, он