Блокада - Анатолий Андреевич Даров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дмитрий достал из кармана кусок хлеба (пайковый), по-блокадному, завернутый в тряпочку:
– Вот у нас есть и закуска. Выпьем для аппетита. Оба сначала выпили, а потом медленно сжевали хлеб. Саша удивлялся:
– И как это ты не съел по дороге? Это же подвиг. Спасибо, дружище. И чем тебя благодарить?
– А спиртиком.
– Ну, это же наше, общее. А впрочем, как теперь все говорят, после войны рассчитаемся.
– Напиши новое стихотворение серому котенку, съеденному, и посвяти его мне.
– Не смейся. Мне кажется, что конец серого котенка – это конец и мне как поэту. Настоящий поэт имеет право делать зло только самому себе, в чем, надо сказать, поэты всех времен и народов весьма преуспевали. Современники похитрее, но тоже хороши… Я забыл рассказать тебе самое главное: старушка ползала по всем этажам с призывным воплем: «Ва-ся! Васенька!» Мы все Чубука толкаем – откликнись, скотина! Старушка не знала, что котенка уж не Васей, а Митькой звали. Теперь у меня в животе все время что-то урчит-мурлычет: не то совесть, не то котенок… Как я рад, что ты пришел. Я тебя понимаю: трудно жить на два дома, если расстояние между ними – сто верст до небес, и все пехом.
На лестнице кто-то чертыхался тонким голосом, всхлипывая.
Это была Сара.
Как она стала кассиршей – никто не знал, кроме Баса, с которым она давно уже была, как сплетничали еще в мирное время, «в состоянии романа». О том же, в каком состоянии пребывал этот роман, – сам Бас помалкивал. За несколько дней до того, как сесть в вертящееся кресло, она призналась Басу:
– Он меня соблазнил.
– Кто? спросил Бас грозно.
– Да этот самый, как его, директор «Баррикады». Я сидела и смотрела на него, и думала: еврей или великий-непобедимый, си-речь русский народ? Он заметил мой взгляд, задумчивый и нежный, подошел и спрашивает: «Не знакомы ли вы с работой в аппарате советской торговли?» Я говорю: во-первых, я не знакома с вами, во-вторых – с этим аппаратом, в-третьих, я не прочь познакомиться с первым и со вторым.
– Кто ж кого соблазнил? – недоумевает Бас.
– Он же, а то кто? Он же мне предложил переселиться к нему жить. Я пообещала – когда-нибудь, через некоторое время. Мне – лишь бы пожрать, хоть несколько дней.
Потом кучерявого красавца, директора «Баррикады» взяли на фронт. Теперь новый директор сделал ревизию и нашел, к ужасу кассирши, что не единичные фальшивые талоны теряются в массе «правдешных», а наоборот: в массе «оригиналов» тонут «подлинники». Сара пришла предупредить:
– Меня снимают с работы, а вам всем я не советую пока появляться.
Она то всхлипывала, то шмыгала носом со знаменитой горбинкой. Саша накинул ей на плечи одеяло.
– Замерзла, бандитка? Смотри – даже глаза твои голубые посинели от холода. Ничего, будешь жить с нами, благо, что мы спим не раздеваясь, – как некий
Город спит, не раздеваясь,
Не снимая даже крыш…
Мы тебя за человека, то есть за женщину, не будем считать. Хочешь? Подавай заявление о приеме в нашу коммуну. И вот выпей стаканчик.
Выпив, Сара стала веселее. Ее матово светящееся, по-прежнему красивое лицо порозовело. Глядя на нее, Дмитрий думал: «Какое счастье для мужчин, что такие красавицы иногда не сознают всей силы и власти своей красоты».
– Я хочу выпить еще. Гидальго, – так она называла Дмитрия, – наполните, пожалуйста, бокал. Я хочу быть пьяной в дым… Кто это – в дым? Как печники и трубочисты. Плотники бывают пьяны в доску, стекольщики – вдребезги, попы – до положения риз, отсюда фамилия Ризположенский, сапожники, самые большие пьяницы, – в стельку и как сапожник, а мы, студенты, – как все эти работнички вселенной вместе взятые. Правильно я говорю, гидальго?
– Одного не пойму, донна Сара, как это ты не испугалась висельника?
– Ах, да! Я забыла. Я испугалась, потому и заплакала, а потом забыла. И почему не убираете?
– Если ты повесишься у нас, сразу уберем, – пообещал Саша. – А пока мы решили: пусть соберется этакая труппа из трупов – мы их вместе и отправим на тот свет.
– А разве они – это самое – еще не на том?
– Кто же знает, детка моя. Все там будем, как говорила моя мама, вечно недовольная советской властью…
25. Бытие
«…пойдите туда, купите нам оттуда хлеба,
чтобы нам жить и не умереть».
Из книги Бытия
– Энгельс, которого я всегда считал выше Маркса, сказал, что бытие определяет сознание. В моем детстве сознание определялось также битием. Теперь не только сознание, но и вся жизнь определяется добытием. Чем больше мы добудем, тем дольше живы будем. Поэтому я и предлагаю Митькин проект добычи капусты в обмен на спирт принять к исполнению. С верой в наше правое дело, с надеждой на успех, под чутким руководством Алкашки, а также партии и правительства, – я ставлю на кон свой еще целый литр и вызываю на соцсоревнование по спиртосдаче вас всех! – Бас тяжело вздохнул, – ему все же не хотелось отдавать спирт, – сел на кровать.
И всем не хотелось, но все согласились, как с делом государственной важности. Только осторожный Вася Чубук посоветовал не рисковать всем запасом спирта, а «выделить на это дело» не больше двух литров. Все с ним охотно согласились, а Сеня Рудин добавил:
– Тем более, что какая-то девчонка когда-то рассказала ему, Алкашке, про какие-то бараки за Володарским мостом. Может быть их уже давно снесли, эти бараки, да и мост тоже?
– Ну, ладно, смотри, как бы тебя тут самого не снесло, – обиделся Дмитрий.
На этом утреннее «производственное совещание» закончилось, а поход Дмитрия и Саши за капустой начался.
До моста дошли только в полдень и остановились в нерешительности. Очевидно, сам мост был под обстрелом: снаряды рвались близко на берегу и в реке, кромсая лед. Танковая колонна остановилась, и танки расползлись в разные стороны. Колонна машин повернула обратно. Пешеходы остановились и попрятались в подворотнях.
– Ну, это часа на два зарядил! – с досадой сказал Саша. – Что будем делать, Митрич? Ждать? Веером начинают крыть.
– Если веером, то в нас угодить могут. Подождем немного и двинем напропалую. Не пустыми же возвращаться.
Саша вскрикивал после каждого близкого разрыва:
– Недолет!.. Перелет!.. Избушка – дым… Барак – прах… Не наш ли
