Блокада - Анатолий Андреевич Даров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С утра до позднего вечера около всех кафе и ресторанов толпятся скользящие, ежась под зычными окриками швейцаров:
– Для скорбящих местов нету!
Но все стоят, надеются: покричит-покричит, да, глядишь, и впустит. Главное – попасть туда, а там – тепло, толкотно, пахнет кухней – почти весело. Ради этого стоят часами на холоде, прижимаясь друг к другу или однообразно споря из за очереди: «Вы здесь не стояли». – «Вы сами не стояли». Но чаще стоят тихо, покорно, скорбно – почти неподвижной серой глыбой, с клочками пара над ней из посиневших ртов. Их пропуска и их самих так и называют: скорбящие.
Швейцары остались. Дюжие ветераны-стариканы олицетворяют прежнюю роскошь и недоступность знаменитых ресторанов, превращенных теперь в «обжорки». Швейцары еще весьма солидны и красноморды. Знаменитый дядя Вася, швейцар в кафе «Аврора», сохранил даже свою почти адмиральскую шинель с галунами и всякими аксельбантами. Он добр: впускает не только скорбящих причисленных, но и случайных. Поэтому кафе «Аврора» называют еще «Всех скорбящих радость».
…Только три дня прошло после Октябрьского праздника, три серых дня…
10-го ноября газета «Ленинградская правда» вышла с вдвое урезанным двухполосным листком. Это был исторический листок с постановлением Военного Совета – еще раз вдвое снизить норму хлеба.
Жданов, Попков и Кузнецов подписали смертный приговор почти половине осажденных. 125 гр. в день… Этот кусочек хлеба – для уже истощенного и измученного человека – как капля воды в пустыне. В пустыне желудка.
После войны, незадолго до своей смерти, Андрей Жданов официальный вождь обороны Ленинграда, скажет писателю Фадееву: «Фадеев, люди мерли как мухи в этой бесчеловечной блокаде. Я спрашивал каждую минуту: имеем ли мы право обрекать на смерть тысячи советских граждан? Как будет нас судить история? И все же я был уверен, что история человечества не простит нам сдачи Ленинграда»…
Да как будет судить история человечества, и до того ли ему, человечеству, будет, чтобы судить, – кто знает! Конечно, история любит всякие героические кошмары, и чем они неслыханней, тем она их больше любит. История никогда не забудет 900 дней блокады Ленинграда. Но изменился ли бы ход войны, если бы город был отдан остервеневшему от неудачи врагу? Надо ли было умирать трем миллионам осажденных, да еще такой – самой мучительной из смертей – голодной смертью? А немцы – пощадили бы жителей, войдя в город? Скорее всего, их ожидала судьба миллионов военнопленных.
С этого дня, 10-го ноября 1941 г., Осажденный город, как корабль, потерявший связь с Большой землей, лег в дрейф и медленно движется неизвестным курсом к еще не открытому, невиданному человечеством – Третьему полюсу.
23. Третий полюс
«Входил ли ты в хранилище снега
и видел ли сокровищницы града,
которые берегу я на время смутное,
на день битвы и войны»…
Иов, 38, 32
Еще на западе земное солнце светит
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая крестами метит
И кличут воронов, и вороны летят…
А. Ахматова
Воронов, правда, кличь – не кличь, – не прилетят. Давно уже над городом не видно ни одной птицы, словно все они перелетели на сторону немцев. Туда же из города, как с тонущего корабля, ушли крысы. После пожара на Бадаевских складах целыми полчищами переваливали они линию передовых окопов. Иногда, после ночных танковых атак, поле боя покрывалось серой массой раздавленных крыс.
А теперь все покрыто снегом. На город навалилась полоса косматых метелей. Старожилы не помнили таких снежных заносов.
Под городом немцы не проявляют никакой активности. В их блиндажах, занятых случайно или с отчаяния, красноармейцы находят уютную обстановку, шоколад, сигареты, портвейн, патефоны и портреты солдатских невест.
Фронт скован морозом, как и весь умирающий организм города. Бездействует и немецкая авиация, но снаряды свистят по-прежнему.
Осажденный уже не похож на корабль, дрейфующий неизвестным курсом. Это огромный неподвижный ледяной остров. Вокруг – снега, тьма, тьма врагов. Сверхверхоянские холода. Да, теперь Осажденный, а не Верхоянск – мировой полюс холода.
Блокада – это два кольца: огненное (орудийное) и ледяное. Но огненное не может расплавить ледяного.
Не взяли немцы город мечом. Не взяли его и огнем. Но они знают: блокада – не только два кольца, но и петля-удавка: голод…
Голод. Что такое голод? Пожалуй, никто в мире не знает, что такое любовь (не ветерок же над розами), и что такое сама жизнь, но как-то все живут и как-то любят. А вот что такое голод, знают все, хотя далеко не все, слава Богу, испытали его по-настоящему – так, как осажденные. Голод – это когда не просто хочется есть, а хочется есть, да нечего, и твердо знаешь, что и не будет. В медицине голод называют болезнью: дистрофией. Она имеет четыре степени. Но это для ученых, только изучающих голодную болезнь, но никогда не голодавших. Для голодного же достаточно и трех степеней этой самой дистрофии. Смертельна, особенно для пожилых мужчин, даже вторая степень – простая отечность и пустой две-три недели подряд желудок. Как это ни странно, болезнь была «открыта», изучена и получила название в Америке – самой сытой стране мира. И опустошила эта болезнь град Петров – самый относительно сытый и блестящий город страны, забывшей о сытости и покое.
Голод, пожалуй, самое страшное из всего, что приходится переживать человеку на земле. Огромный, теряющийся в веках, божественно-фантастический путь от первобытного человека к современному, голод заставляет многих (но не всех) пройти вспять за какой-нибудь месяц. Он превращает человека в зверя, не только готового на любое преступление но и удивительно способного к нему. Родственные чувства, долг, мораль – все это отступает куда-то на задворки человеческого духа: хочется только есть. А есть нечего. И у соседей нечего. И украсть нечего.
Голод в Ленинграде не имеет себе равных в истории мира не только по гекатомбам трупов, но и потому, что это был голод-демократ: голодали и умирали все подряд: и коммунисты, и беспартийные, и директора заводов, и рабочие. Конечно, не имеется в виду верхушка, но где ее нет? И где она по-настоящему страдала?
Здоровые, полные сил бонвиваны, занятые только собой, едой и
