Блокада - Анатолий Андреевич Даров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Счастливцы с полными ведрами пива останавливаются, размышляют вслух:
– Ишь, дьявол, какой ловкий, уцелел, а?
– Черт усатый!
– Он так и немцев проведет, погодите.
– Он себе и в ус не дует.
– Это ему еще вожжа под хвост не попадала.
– Пущай стоит, все одним ероем больше будет.
– И без него справимся!
Ленинградцы, сами того не замечая, привыкли говорить что вздумается. Куда девались сексоты? Конечно, эти служилые люди остались в городе, но их «литературный материал», очевидно, не интересовал больше начальство НКВД, само значительно поредевшее с началом блокады; кто улетел в Москву, а кто и на фронт пошел. Не все же своих стрелять, иногда нужно и немцев. В Ленинграде не было уже ни смысла, ни возможности выполнять главную галерную миссию НКВД: не самолетами же возить людей в концлагеря.
О чем говорят в очередях? Вот очередные слухи и сплетни:
…Маршалы Кулик и Шапошников сброшены с десантными армиями на помощь Ленинграду. Но скептики утверждают, что Кулик попал в болото и сидит, похваливая его, а Шапошников не поспеет и к шапошному разбору… Прилетел в Ленинград Сталин. Ворошилов требовал от него немедленной помощи, или сдать город, чтобы не губить ни его, ни жителей. Сталин отказал. «Ты – кавказский ишак», – сказал Ворошилов и дал ему по морде. За это незадачливого маршала и отставили от командования… Есть на Васильевском острове старушка, точно предсказывающая, какие улицы и когда будут бомбить или обстреливать. Но скептики замечают, что этой старушке верят обычно тоже только старушки. По всем линиям острова, как говорится, туда-сюда и обратно тихонько влекутся они с узелками, крестясь и охая… После блокады всем жителям обязательно выдадут жалованье, считая каждый месяц блокады за год… Скоро прибавят норму выдачи хлеба – не вечно же можно жить на 250 гр. в день… Скоро сбросят с самолетов сотни тысяч тонн витаминных концентратов, рыбьего жира и глюкозы… А самое главное: все-все говорят! – что к Новому году блокада будет прорвана – и запируем на просторе!
Но Москва слезам не верит, а Питер – слухам.
– Как женщина я считаю, что все это бабьи сплетни, – заявила Тамара, и Дмитрий с ней согласился. Он курил, лежа в постели по сладко-мирной, почти забытой привычке. Как мало человеку надо! Хорошо выспался, но не хотелось вставать, чтобы не смотреть в глаза этой «женщине», определенно уже имеющей свой взгляд, как на все в жизни, и на эту ночь в стиле «все равно – война» или «все равно – любовь», – еще сам не разобрался как следует.
– Праздничная коровка дала сегодня хороший удой. Пей, теленочек, парное молоко! – «женщина» поднесла к его кровати полное ведро пива с реверансом, взятым напрокат из «Союзкино-проката», но по-настоящему грациозным и по-тамариному лукавым. – Кроме того, на сегодняшний день мы имеем следующие достижения: полтора литра коньяку и две пачки «Беломорканала». Все это я успела достать сегодня с утра. Извиняюсь, что я карточку взяла без разрешения из кармана шикарных брюк – не хотела будить.
Он, наконец, встал, неохотно, словно стряхивая с себя теплые, радужные капли: от моря сновидений, солнечных и мирных.
На кухне с тихими восклицаниями «Ха!» и «Подумаешь!!» Тамара перелистывала книгу. Он спросил:
– Дитя, скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты.
– И опять же ты скажешь, черт возьми, я – дитя, потому что книга вроде как детская: «Дикая любовь, или Первая собака Динго».
– Тамара! Не стыдно тебе так злоумышленно перевирать? Товарищ Фраерман обидится.
– Что это еще за тип?
– Как же ты читаешь книгу и не знаешь, кто автор?
– Я никогда не интересуюсь, кто автор. Подумаешь – Фрайер какой нашелся.
– Дурочка неумненькая. Дай-ка мне книгу «Севастопольская страда» Сергеева-Ценского. Я еще полежу, почитаю. А ты ее читала?
– Ну, буду я – такую толстую.
– Сама ты толстая…
После обеда пришла с работы Нина, радостная, довольная, что впереди полтора дня отдыха. Нарочно грассируя, рассказала, как заведующий магазином Иосиф Абрамович высказал предположение, что другой Иосиф – Виссарионович – будет сегодня вечером «говогить большую течь».
Внимательно ее выслушав, Тамара запрыгала на одной ноге, скандируя:
– На мой взгляд, Нинаанти-мес-анти-бес-анти-песси-мистка.
– Уймись, стрекоза! – прикрикнула Нина. – Наш Еська всех нас, двух продавщиц и кассиршу, спас. Не хватало трех кило хлеба. Ведь за это сейчас чуть не расстрел полагается. А он сказал: «Пгощаю на пегвый газ». А какой такой там первый! Третий уже… А ты все спишь, Митя?
– Культурно отдыхаю. За столько ночных, блокадных дней первый раз сплю в теплой постели.
– Ох, что-то не верится, изменщик ты.
– Во-первых, ты говоришь глупости, во-вторых, так не говорят – «изменщик». Изменник. И это еще не большой изменник, кто изменяет своей любви. Вот когда изменяют родине…
– А родине ты можешь изменить?
– Нет, во всяком случае, не представляю себе этого.
– А разве ты еще не читал «Севастопольскую страду»? Я думаю, что ее ленинградцы должны прочесть, особенно теперь, в блокаду.
– Я перечитываю. Местами – язык богов.
– Уж не знаю, какой там язык, а только написано по-русски и очень интересно, без всяких богов.
– Имеются в виду языческие боги.
– Ну и оставайся со своими богами. А мы займемся с Тамарой делом.
…Сестры привычно пикировались на кухне.
– Щи такие же будут, как вчера?
– Нет, с кусочками хлеба, правда, маленькими, на мой взгляд.
– Ага, значит с легкой вариацией.
– Да уж, варю с варюацией.
В коридоре, за дверью кто-то хохотнул, сдержанно и неуверенно. Сестры испуганно умолкли, Дмитрий встал.
– Я знаю, кто это, не бойтесь. – И широко открыл дверь. – Знакомьтесь: мой друг…
– Александр Александрович Половский, – Саша долго тряс руки сестер.
– На мой взгляд, мы уже знакомы, – холодно сказала Тамара и отошла к плите.
Два друга стояли перед сестрами – одетые кто во что горазд. Брюки, как по команде, подвязаны шпагатом.
– Ну, и видик у них, на мой взгляд.
– Тамара, помолчи.
– Да, трудновато таким, как мы, приписным казакам, – признался Саша. – Ни родных, ни знакомых, ни лишней пары белья. Но – ничего. Разве не вся Россия – родная, хотя и малознакомая страна? И вы, девушки, разве не родные?
Свадьба блокады нас всех переженит и переродит
И узами дружбы такими нас свяжет,
что будут прочнее и крепче,
Чем даже какой-нибудь там Атлантический кабель…
Дмитрий дергал его сзади за рукав:
– Замолчи, кобель! Опять ты со
