Блокада - Анатолий Андреевич Даров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот, допустим, попали осколки или даже снаряд в ящик с конфетами. Что тогда? – спрашивал Саша шофера.
– Я понимаю, на что вы намекаете, – отвечал шофер, – брать конфеты горстями – этого нам мало: мы хотим целыми ящиками списывать их за счет Адольфа. Но я не позволю этого, потому что с этим нельзя шутить. И вправду накаркаем снарядик на свою голову.
– Что за предрассудки, – возмущался Дмитрий, – темный вы человек, дядя Миша.
На многих улицах и проспектах еще с лета устроенные баррикады-завалы мешали движению. В узких проходах, оставленных для трамвайных линий, автомобили то и дело попадали в «пробки». Поэтому, где удавалось вырваться на простор, шофер отводил душу, давая полный газ. Но однажды на широкой набережной Обводного канала, где можно было «газовать с ветерком», он резко затормозил напротив Балтийского вокзала.
Через площадь напрямик бежала девушка. Дмитрий едва ее узнал: Тамара. Она как будто выросла, да еще была в высоких милиционерских валенках и мужском полушубке. От быстрого бега и волнения не могла говорить, но бледное похудевшее личико сияло. Шофер вовремя вылез из кабины, чтобы подхватить ее на лету, сказать ласково:
– Ишь, какая ласточка к нам прилетела, – и посадить в кузов. Саша растопырил руки, больше растопырил глаза: «влюбился с лету» – скажет он потом, но она даже не взглянула на него.
– Какой хороший дядя шофер, – начала, никому не дав опомниться, запыхавшимся речитативом, – я на углу еще вас заметила, на повороте, и побежала следом, и кричала как резаная, а вы совсем не слышите, словно оглохли.
– От твоего же крика, наверно… Немудрено и… – но она «осадила» Сашу:
– Вы давно со мной на «ты»? На мой взгляд, мы с вами не знакомы.
– Я Саша.
– А я – Маша. Так вот, что я хотела сказать? И как не стыдно, Митя? Столько дней глаз не кажешь. Я и в Институт бегала, а он уже сгорел. Пришла домой сама не своя…
– Значит будешь чья-то! – многозначительно заметил Саша. – Мы не можем сгореть только от любви и любопытства.
– Ха, «чья-то». Лишь бы не ваша! На чем я остановилась? – она озабоченно топталась в своих метровых валенках, что-то хотела сказать, но не решалась.
– Что умолкла, красавица? – спросил Дмитрий.
– И никакая я не красавица, а только я хочу сказать, что мы очень тебя любим и хотим, чтобы ты к нам пришел. Я хочу, чтобы си-час-же.
– Но это невозможно. Я же работаю.
– Нет. Именно си-час-же. А то опять не придешь. Знаем мы вашего брата! – и она умоляюще посмотрела на шофера.
Хороший дядя шофер согласился:
– Иди уж, чего там, только послезавтра приходи.
– Но мне кажется, дяденька, послезавтра же праздник?
– Какой еще праздник? – мрачно спросил Саша.
– Октябрьский, вот какой.
– А-а…
– Вот вам и а-а-а? Приходите к нам в гости.
– Обязательно! – вскричал Саша. – Меня тоже можно полюбить. Меня нужно полюбить именно такой красавице, как ты-вы. Специально приеду. Дядя Митя, подать блокнот. Адрес. Фам. – имя. Год-рожд. Что-о? 1925-й? Мама купи мне гроб. Я старею на почве недоедания…
Дмитрий едва поспевал за Тамарой. Три месяца полуголода ударили по ногам. Тамара, в своих милиционерских валенках, оскользаясь на ходу, летела, как на крыльях. И болтала без умолку.
– И не стыдно тебе, Митя, так, почти навсегда, забыть о нас, бедных сиротах?
– Да на окопах же пропадали мы…
– И неправда. Ваши окопы давно уже немцы забрали.
– Новые копали.
– Только не вы. И вообще, на мой взгляд, окопы теперь никто не копает.
– А как же без окопов? Чем немцев держать?
– Да ничем. Уперлись они, как бараны, лбом в стены города, и стоят. Ждут, когда мы сдадимся. А только не дождутся, басурманы.
– Смешная ты девочка. Это же татар так называли – басурманами.
– Ну, не стану я разбираться, какая разница?
– И про какие стены ты говоришь? Стен-то никаких нет. Это ты, наверно, в средневековых романах вычитала.
– Не читала я таких романов. В газетах пишут, что враг остановлен у стен города. С меня этого достаточно.
Всю дорогу она шарила по карманам.
– Всегда так: дойду до дому, стану, как немцы у стен города, и – хоть лбом дверь вышибай – не могу ключа найти. Митя, полапай меня, ты скорее найдешь. Ах, вот он.
В комнатах было тепло и чисто. Пол застлан половиками, окна забиты и завешены какими-то приличными дерюгами ширпотреба.
А на столе лежал кусок хлеба. О нем даже нельзя сказать, что он лежал. Он стоял – этаким краеугольным, жизнеутверждающим, с вызывающим видом – вызывая условный рефлекс безусловного голода. Как у подопытной собаки Павлова: течет слюна (слюнки текут), и кажется, что выделяющийся желудочный сок бешено бросается в голову – и кружится голова, и в глазах мутится.
– Как у вас тепло и уютно, – сказал Дмитрий, стараясь не смотреть туда. Отталкиваясь от тонких стенок желудка, алчный сок, вероятно, уже бросился в голову – полную им, куском хлеба, думающую только о том, как бы его…
Тамара сказала:
– Тепло – потому что дрова воруем у соседей, а уютно – от тепла. Только дров у соседей хватит ненадолго: ни на войну, ни на нас они не рассчитывали.
Она долго что-то искала в «нерабочей» комнате, гремя стульями. Потом вышла и торжественно преподнесла пачку папирос «Белморканал».
– Твои любимые. «Я это твердо знаю…» – пропела она. Это были слова популярного романса. – «Слова любви сто крат я повторю…» – Это уже откуда-то со двора: побежала зачем-то к соседке.
Закурил. Кусок хлеба не гипнотизировал больше. Хоть и посматривал на него, но отстраненно. После махорки и местного краеведческого самосада папироса знаменитой фабрики имени Урицкого тоже способна была затуманить мозг, но не больше, чем на две-три минуты, и сразу же прояснить его, успокоить волны голодных мыслей так, что от них останутся только легкая зыбь, рябь, барашки – на поверхности уже ясного и твердого ума, способного даже к насмешке над самим собой.
Недаром многие заядлые курильщики отдавали свои пайки за папиросы… Дмитрий, улыбаясь, так и сказал себе: «Допустим, что я променял тот кусок хлеба, что на столе, на пачку папирос, что у меня в кармане».
Он осмотрелся: убогая, полугородская-полудеревенская обстановка полупрошлого-полунастоящего русского быта. Шкаф, комод, буфет, стены и потолок – все было в трещинах. Словно сама жизнь и весь уклад жизни –
