Блокада - Анатолий Андреевич Даров

был в тылу – там одна рвань. А наша пропаганда твердит, что мы воюем не против всего немецкого народа – он, мол, не виноват, а только против фашистов. Зато немецкий народ весь против нас воюет. Как вам это нравится?

– Ваше возмущение вполне справедливо, молодой человек, – ответил профессор. – Я не великий гуманист и не большой политик, и не хочу выносить априорный коллективный приговор немцам. Но мое мнение – большинство из них виновато. Разумеется, тут и психоз войны, и ажиотаж грубой пропаганды и дурацкая теория «юбер аллее». Если эту дурь из них выбить, глядишь, и нормальными людьми станут. А то ведь совсем одержимые.

Больше всех волновалась обычно Сара Переляк – единственная студентка-выпускница, умница, ярко красивая, еще довоенная любимица всего института. Она особенно ненавидела немцев – как еврейка, а еще за то, что в начале войны на окопах была легко ранена излетной пулькой в хорошенькую головку… – «И хоть бы убили, сволочи, а то ведь только прическу испортили». Она спросила: – Что же мы будем делать, если этот самый – Путиловский – выйдет из строя?

– Ну, не так просто разбомбить такую махину. Главное, чтобы не придвинулись к нему да не захватили в свои лапы. Артиллерия – что ж… Кто это сказал, что она – бог войны? – профессор забыл.

– Да этот же самый – как его – Сталин.

Дружное «га-га» громыхнуло из десятка грудей. Сара удивленно таращила неожиданно голубые глаза, как будто не знала, что ее одесский «диалект» обычно восхищал всех.

– Так вот, – продолжал профессор, – все мы под этим сталинским богом ходим. Ничего не поделаешь – судьба. Надо смотреть правде в глаза. Блокада – это успех и неуспех противника. Следует признать, что операцию по окружению Ленинграда, одного из крупнейших городов мира, немцы провели с большим блеском, но всем известно, что вначале они хотели его взять сходу, одним ударом в лоб. Это им не удалось. Теперь их задача ясна: взять нас измором. Это, может, удастся, а может, и нет – вопрос времени. Около тысячи тонн металла обрушивается на нас ежедневно: сотни очагов поражения, тысячи жертв, пожирающие город пожары. И все мы получаем младенческий продовольственный паек. Это – самое страшное. Но мы должны держаться, лети мои. Надо, чтобы сердце было – как железный лермонтовский стих, облитый горечью и злостью.

Профессора прервали аплодисменты.

– И еще – уж раз я так настроился на поэтический лад – я напомню вам стихи вашего любимого поэта Маяковского:

Россия вся —

Иван

И рука у нее —

Нева,

А пятки —

Каспийские степи.

Не знаю, как там насчет пяток, но что Питер с Невой и Кронштадтом – правая рука России, это я понимаю. Поэтому не нужно думать только о том, что нам тяжело. А легко ли России без нас сражаться одною рукою?

– А почему же, – спросил Саша, – на последней пресс-конференции иностранных журналистов начальник Совинформбюро Лозовский на вопрос, правда ли что под Ленинградом немцам удалось замкнуть кольцо блокирующих город войск, ответил, мягко выражаясь, не совсем правдиво: «Действительно, – сказал он, – под Ленинградом немцы имеют частичные успехи». Ха! Ничего себе – частичные.

– Румяный критик мой, насмешник толстопузый. Ка-ак хакну я тебя по кумполу сейчас, – почти прошептал Бас.

– Конечно, врать нехорошо, – сказал добрый и умный профессор, с огорчением хрустнув усом во рту, – но, может быть, иногда полезно. Ведь правда о блокаде так же страшна, как и сама блокада. На Ленинград смотрит весь мир. Больше того – вся Россия. Пусть она пока не знает о наших муках, пусть они не поколеблют ее дух.

Одна девушка «под мальчика» (стриженая и в брюках), не одесситка, но верная подруга-подражательница Сары, сообщила:

– Но он же, этот самый, как его – Лозовский – твердо сказал этим – как их – корреспондентам: «Но Ленинграда мы сдавать не будем».

– Да, это целых две разницы, – поддержала ее Сара, – одно дело какие-то там успехи, другое – не будем сдавать, и все тут!

– Не будем, не будем! – закричали все.

– Вот молодцы, и не сдавайтесь, и я с вами не буду сдаваться, – профессор смеялся раскатисто, совсем как до войны, грел нос в ладонях лодочкой и даже, заслышав отбой, закричал неожиданно громовым голосом по-унтер-пришибеевски:

– Народ, р-р-разойдись!

19. Саночки открывают навигацию

Профессор Пошехонов заболел гриппом. Другой любимец студенческой публики, профессор древнерусской литературы Сергей Иванович Аралов, уже не читал лекций – его курс был пройден. Один из лучших в России знатоков и исследователей литературных памятников старины, в особенности «Слова о полку Игореве», был, «по совместительству», большим любителем-зрителем спорта, особенно футбола. Лицо его по-северно-русски благообразное, было зело волосато. Под дикорастущими бровями, к сожалению, были почти не видны глаза, хотя и пристально-стальные, но добрые.

Еще более дикорастущие, чем брови, были усы и борода – услада операторов: развеваемые ветром, они не раз мелькали в спортивной кинохронике.

Редкий футбольный матч из серии решающих сражение между москвичами и ленинградцами проходил без «боления» профессора. Последние годы перед войной эти общеизвестные битюги, эти сатиры зеленого поля – столичные гости все чаще и чаще побивали благороднейших рыцарей спорта – хозяев, этих детей Северной Пальмиры, этих Аполлонов с мячом. После какого-нибудь неудачного для «нас» матча профессор приходил на лекцию бледный и злой. Тогда неудачный поход князя Игоря отодвигался туда, где ему и следует быть, – в далекое прошлое, а тактика и стратегия буйных туров защиты и нападения в детальном до тонкости разборе академика приковывала внимание тоже довольно буйных туров – слушателей. Заканчивая лекцию, он сокрушался почти буйно.

– Я вас спрашиваю: где наш центр нападения Бебутов? Где правый край Бебехов? А Иванов 1-й? Иванов 2-й? Собакин? Где они все? Все они теперь в Москве. Ничего не поделаешь: Москва-собирательница; все лучшее подавай ей. Погодите, она доберется и до Иванова 3-го, с чем мы тогда останемся? Этак к концу какой-нибудь пятой пятилетки нас начнут бить все, кому не лень.

…Профессор отказался выехать в тыл в первые дни, когда это было можно, и не жалел об этом, когда уже было нельзя.

Теперь он целыми днями сидел в библиотеке, одной из крупнейших в городе. Дворянское собрание, бывшее в здании института до революции, оставило богатое наследство. Библиотеку хотели эвакуировать, но не успели, бросили все в беспорядке. Рассказывали, что когда профессор увидел ящики с книгами, поставленными «на попа», и полки с разрозненными томами, словно