Грехи отцов. Том 2 - Сьюзан Ховач

— Ох, Скотт…

— Ты хочешь пойти в ванную? Давай, иди. Извини, что я так долго, — я отступил, чтобы пропустить ее, и когда дверь за ней закрылась, принялся убирать постель, как будто мог изменить то, что здесь произошло. Не заправив до конца одеяло, я вынужден был сесть. Я чувствовал себя без сил; внезапно я обнаружил запачканные простыни, запах секса, чувство удовлетворенности в паху, опасность, ужас и страх…

Дверь ванной комнаты отворилась.

— Скотт — нет, пожалуйста! Дай мне объяснить! Я должна тебе сказать, что чувствую себя виноватой, я должна попросить у тебя прощения! Это была просто сумасшедшая извращенная шутка, я никогда больше не поеду в морское путешествие, никогда, никогда…

Она замолчала. Инстинктивно я знал, как это бывает с опытным актером, которому предстоит читать всемирно известный монолог из пьесы Шекспира, что именно сейчас я проявлю все, что мне дали годы тренировки, опыт и квалификация.

— Успокойся, Вики, — услышал я свой веселый голос. — Избавь меня от душераздирающих переживаний! Это было забавно! Уверен, что подобную шутку ты никогда бы не решилась сыграть на берегу. Половина удовольствия от круиза как раз в том, что здесь можно делать вещи, которые нельзя проделывать где-либо еще! А теперь давай будем честными — мы оба хорошо развлеклись. Почему бы нам это не отпраздновать? Я приглашаю тебя в бар на корме, выпьем за здоровье друг друга, прежде чем мы разъедемся в разные стороны.

Таким же легким тоном она сказала после паузы:

— Конечно. Ладно. Почему бы и нет? — и приятно улыбнулась.

Пока все в порядке, но я вспотел от напряжения. Никогда мне не было так трудно играть роль плейбоя, и никогда она не казалась мне такой неприятной. Чтобы продолжить разговор в том же духе, мне пришлось сделать невероятное усилие, но я все же сказал что-то вроде:

— Может быть, мы вместе примем душ, прежде чем оденемся?

— Спрашиваешь! — сказала она, но словечко прозвучало фальшиво.

Мы стояли, глядя друг на друга. На ней все еще была моя рубашка. В какой-то момент я успел натянуть свои шорты, но теперь, ухватившись за образ плейбоя, я беззаботно скинул их и направился в ванную комнату.

Она не пошевелилась. Я шел прямо на нее, но она продолжала загораживать мне проход в ванную и только тогда я понял, что она обескуражена так же, как и я — и так же не может отказаться от своей роли, которую она вовсе уже не желала играть.

Я отбросил всякое притворство. Это не было сознательным решением, а просто непреодолимой потребностью быть самим собой.

Мы не дошли до душа. Не дошли мы и до бара. Мы даже до постели не дошли. Я сделал шаг вперед как раз в тот момент, когда она протянула руки, и я схватил ее в объятия и прижал к стене.

При свете начинающегося дня мы заговорили.

— У тебя есть любовница в Нью-Йорке?

— Нет, я здесь совсем другой.

— И я тоже. Я не могу жить так, как хочу жить на самом деле.

— А кто может? Свобода — это великая иллюзия. Мы делаем то, что должны делать и выхода из этого нет.

— А что ты должен делать, Скотт?

— Все очень просто. У меня есть непреодолимое желание искупить неудачи моего отца и добиться вершин моей профессии.

Последовала пауза. Затем она сказала:

— Это действительно так просто?

— Почему ты так говоришь?

— Потому что жизнь редко бывает простой. Что ты думаешь о моем отце?

— Вики, не стоит вслед за Себастьяном думать, что я одержим идеей отмщения. Все гораздо сложнее.

— Тогда объясни мне!

Я молчал. Но затем я сказал:

— Мне бы хотелось тебе объяснить. И я думаю, что смог бы это сделать, если бы знал, что ты поймешь. Может быть, когда-нибудь…

Позже, когда солнце ворвалось в иллюминатор, а море стало прозрачно-синее, она сказала:

— У тебя действительно не хватает времени и энергии, чтобы вести личную жизнь в Нью-Йорке?

— Разве это так трудно понять?

— Нет, даже слишком просто. У меня то же самое. Семейная жизнь, которую я вынуждена вести, не оставляет мне ни времени, ни энергии на мою собственную жизнь. Но меня не поддерживает честолюбие, так, как тебя. Меня поддерживает чувство моей вины.

Я встал и подошел к иллюминатору. Внезапно я почувствовал, что не смогу говорить.

— Я делаю то, что меня заставляет делать чувство моей вины, — продолжала она.

Я все еще не мог говорить.

— Иногда бывает просто невозможно отделаться от этого чувства, — сказала она, добросовестно, поясняя свою мысль. — Ты хочешь, но не можешь. Это прилипло к тебе, и если ты пытаешься отцепить это от себя, то тебе становится больно, и при этом страдают невинные люди. Поэтому ты послушно делаешь то, что велит тебе чувство вины, и единственный способ избежать этого — это создать себе что-то вроде двойной жизни — разделить свою личность на две. Конечно, это тоже ужасная ноша, но она легче, чем жить все время с чувством непереносимой вины.

Ко мне все еще не вернулся дар речи. Мои глаза увлажнились, я видел как в тумане.

— Прости меня, — сказала она. — Ты, наверное, думаешь, что я говорю всякую чушь. Не думай больше об этом.

— Вики…

— Это не имеет значения. Иди обратно в постель.

Позже она одна осталась стоять у иллюминатора, и я заметил, что ее кожа ниже линии загара бледна, как слоновая кость.

— Мы подплываем к Кюрасао, — сказала она. — Я думаю, мне пора подумать о том, как я буду возвращаться в свою каюту при ярком дневном свете, в вечернем платье… Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что ты выглядишь, как должны бы были выглядеть Миви и Грейни, но, скорее всего, никогда и не выглядели.

— Кто они такие, черт побери? Нет, не отвечай. У меня нет настроения стать образованной. Слушай, почему бы нам вместе не сойти на берег, когда пароход пристанет к причалу? Предполагается, что я завтракаю с капитаном, но я от этого отделаюсь…

— Нет, я не должен сходить на берег.

Ее глаза расширились от разочарования.

— Почему же?

— Я устал. Я не супермен. Мне необходим некоторый отдых. А в Кюрасао нет ничего особенного, это просто остров, брошенный датчанами в один не из лучших их дней.

— Ох, но… ладно, хорошо, если ты так думаешь. Может быть, я тоже останусь, и тогда сегодня вечером… — она замолчала.

— Сегодня вечером, — сказал я. — Да, я дам тебе знать.

Она улыбнулась. Я наблюдал, как она одевалась. Когда она была готова, она не дотронулась до меня, а просто послала от двери воздушный поцелуй.

— Увидимся позже! — Ее глаза сверкнули. Она сияла, я хотел отпихнуть ее от двери, запереть дверь и вынуть ключ из скважины, но не сделал этого. Я был парализован противоречиями, происходящими в моем мозгу, я разрывался между желанием жить нормальной жизнью и реальностью, состоящей в стремлении завершить свой поиск, но когда я оказался один, я понял, что у меня нет выбора и я могу только взять себя в руки и посмотреть в лицо действительности. Сон закончился; я выжил, и мне надо было себя защитить. Я должен был сбежать домой, к Скотту, не медля ни минуты.