Речитатив - Анатолий Постолов

– А ты знаешь, я одну вещь Мендельсона записала… Она самая последняя в списке. «Песня гондольера» называется. Очень простая мелодия без слов, будто тысячи раз слышаная-переслышаная, но она – как откровение… Что-то в ней есть земное и в то же время надмирное… Если тебе когда-нибудь станет грустно, ты ее послушай… А вообще, я хочу выпить за тебя, Жюлька. Ты проделал сегодня работу, за которую далеко не всякий бы взялся. Ты, как мне кажется, даже самого себя сумел победить, отбросил свой обычный цинизм и в почти безнадежной ситуации дал человеку надежду. Разве этого мало?

Он промолчал, наполнил свой и ее бокалы густым терпким вином и сразу сделал несколько жадных глотков, морщась от вяжущей рот кислинки… И в этот момент он стал похож, как тогда в ресторане, в день ее рождения, на феллиниевско-го клоуна, загримировавшего половину своего лица и на миг потерявшего ощущение реальности, ибо каждая половинка – клоунская красногубая и подлинная, подкрашенная акварелью мягкого уличного света, отталкивались друг от друга и снова стремились слиться, будто пытались смыть эту границу, лишенную нейтральной полосы и разделившую их на две державы.

Глина

Варшавскому он все же позвонил. Намеренно выбрал утренние часы, полагая, что включится автоответчик и тогда можно будет оставить короткое деловое сообщение, не вдаваясь в детали и не отвечая на возможные вопросы.

К его огорчению, буквально после второго гудка в трубке зарокотало баритональное:

– А я все жду, когда вы позвоните!

– Какая неожиданность, – сказал Юлиан. – Неужели в четвертый день творения, когда Господь, если не ошибаюсь, приступил к самой опасной и неблагодарной своей миссии – сотворению человекоподобных, вы, мессир, взяли себе выходной.

Варшавский рассмеялся.

– На моем телефоне высветился ваш номер, и я сразу включился. Вы позвонили буквально между двумя клиентами: один только что вышел из кабинета, а другой еще не зашел. Ждет моей команды. А вот с этапами творения у вас прокол получился. Ставлю вам двойку по Закону Божьему. До сотворения человекоподобных оставалось еще думаю несколько сот миллионов лет, а если верить Библии – так Господь за нашего брата принялся в пятницу, причем, поближе к вечеру.

– То есть нас он оставил напоследок и явно работал в спешке, думая о предстоящем отдыхе.

– Ну почему же. Вся подготовительная работа была уже сделана, и глина даже замешана и налеплена на костяк. Оставалось только вдохнуть жизнь. Впрочем, это другая тема. Расскажите лучше о первом визите. Я понимаю, что вы постарались меня не застать, а я – вон какой оборотень – айн-цвайн – и явился. Теперь у вас нет выхода, разве что бежать через вход, но я вас так просто туда не пущу. Алло? Вы где, Юлиан?

– Здесь я, здесь. Не скажу, что клиент оказался легким орешком, он меня основательно помучил, но комната, а может, и музыка, помноженная на комнату, сотворили свой эффект внезапного откровения. Так что примите мой решпект.

– Значит, комната не миф и не игра моего воображения. Впрочем, я не себя должен убеждать, я-то об этом знал с той минуты, когда перешагнул порог вашего офиса. Очень, кстати, противное слово – «офис». Чувствуете, какая в нем проглядывает английская чопорность?

– Не буду спорить. Мне лично больше импонирует «кабинет». Тоже иностранное словечко, но обрусевшее и греет сердце своим полуинтимным звучанием.

– Но согласитесь, что именно комната свою роль сыграла безукоризненно. Дебют, можно сказать, состоялся. Теперь народ не то чтобы повалит к вам, но интерес появится большой. Кстати, мне постоянно идут звонки от людей, которые хотели бы назначить к вам визит, но с вопросами почему-то лезут ко мне.

– Я вам сейчас объясню, в чем дело. Мне уже несколько человек названивали с требованием сделать им бесплатную консультацию. Причем у одного из них болит колено, но он полагает, что его семейные проблемы тому виной. С женой у него, видите ли, нелады, а поскольку все болезни от нервов, то он думает, я и есть тот доктор, который ему нужен. После того как я даю им откат, они звонят вам в надежде, что вы на меня повлияете. Из этих трех-четырех просителей лишь один согласился на сеанс в понедельник.

– Бог с ними, меня другое сейчас интересует. Вы мне скажите, как себя показала музыка. Я, честно говоря, волновался немного. У меня с этим Павлом было две, даже, пожалуй, три попытки раскрепостить его, вытянуть из него что-то путное, и он каждый раз, начиная рассказывать свою историю, вдруг замолкал, упорно смотрел в какую-нибудь точку и все мои попытки сходили на нет.

– Леонард, вы, вероятно, знаете – есть художники, которые кладут крупные мазки, чуть ли не барельеф создают на холсте, а есть такие, которые трут-трут какой-нибудь пятачок на картине, кажется, уж чего там тереть, а потом приходит зритель и не может от этого пятачка глаз оторвать. Примерно в той же технике работает психотерапевт. Ко мне отдельные клиенты ходят годами, и нередко самое сокровенное о человеке я узнаю после многочисленных сеансов. Наши внутренности и нутро нашей психики – то есть души в прямом переводе – это совершенно несопоставимые понятия.

– Ну вот, вы меня опять стремитесь поддеть. Мол, куда прешь, мастер по мозолям, сиди в своей каптерке и не суди выше сапога.

– Вовсе нет. Просто у нас с вами разный профиль и я, окажись в вашем кабинете, не смог бы ничего сделать с вашими пациентами, как и вы у меня в офисе не смогли бы лечить моих больных, даже пользуясь услугами космической праны и божественного Моцарта.

– Каждому свое – согласен. Хотя мне приходилось лечить людей с тяжелыми депрессиями, и порой небезуспешно, но…

В это время, видимо, кто-то позвал Варшавского, и он, немного отодвинув телефон, крикнул: «Да-да, я через три минуты начну прием, у меня серьезный разговор с Москвой». После чего он прочистил горло и негромко, словно прячась от кого-то, сказал:

– Последний вопрос… а то меня уже на части рвут. Вы мне так и не ответили, какую музыку вы поставили. Дайте только название, не вдаваясь в подробности.

– Это был Шопен. Ноктюрн, – ответил Юлиан, заканчивая разговор.

Григорий

В дверь решительно постучали, и клиент вошел в комнату.

– Григорий, – представился он. И отвечая на жест Юлиана, плюхнулся на диванчик, закинул ногу на ногу и, покачивая головой, осмотрелся, рот его при этом совершал методические жевательные движения. – Местечко не промах, – заметил он, после чего слегка выпятил нижнюю губу и еще раз качнул головой. – Рента, наверное, сумасшедшая. Это ж центровой угол, Рядом Родео…

– Да, уж… – неопределенно произнес Юлиан.

– А еще страховки разные приходится платить, – сочувственно сказал клиент.

– Не без этого, – согласился Юлиан и чуть приподнял брови.

Клиент откашлялся, пряча глаза, в которых мелькнуло всепоглощающее отчаянье.

– Я понимаю, время – деньги, как нас здесь учат. У меня, значит, к вам такая… вернее, такое дело.

Он перестал жевать и несколько секунд сосредоточенно изучал калейдоскоп сухих лепестков в Юлиановой вазе. Затем его челюсти заработали в привычном режиме.

– Может, я себе просто голову забиваю… – он бросил вопросительный взгляд на Юлиана.

– Может быть… – согласился Юлиан. – Большинство наших страхов – чаще всего ожидание чего-то страшного, а не реальное столкновение с этим страшным.

– А почему вы думаете, что я вам про свои страхи буду рассказывать? – спросил Григорий.

– А потому что они – неизменная составляющая почти каждого конфликта, который зарождается у вас в голове. Это может быть конфликт с другим человеком, или с женой, или с вашим собственным характером. И я здесь для того и сижу, чтобы помочь вам разобраться в собственнных чувствах. Тут уместно сравнение с физиологией: медленно пережевывать полезно только тяжелую пищу, облегчая работу желудочных ферментов, а всякие страхи, сомнения, переживания надо не накапливать, а освобождаться от них.

Юлиан замолчал и ободрительно посмотрел на клиента.

– А куда мне можно жвачку выплюнуть? – неожиданно спросил Григорий.

– Вон там в углу мусорное ведро, – сказал Юлиан, протягивая ему салфетку.

Освобождение от жвачки, видимо, дало толчок альтернативной мотивации, и процесс жевания медленно, с натугой, но все же перешел в стадию мышления.

– Мне через месяц пятьдесят лет исполняется, – сказал Григорий. При этом он смущенно улыбнулся и опять замолчал.

– Я вас поздравляю, – суховато произнес Юлиан. «Похоже, очередной зануда», – тут же решил он.

– Я последние полгода только об этом и думаю. Мне друзья говорят, что у мужчины полтинник – это как переход границы. Только без нейтральной полосы. Сразу по мозгам ударяет. В смысле: прощай, молодость. У меня друг есть – Валера Примак, ну, вы его должны знать, он тоже доктор, в смысле, дантист. Ему полгода назад пятьдесят исполнилось, и как подменили человека. Глаза потухли… Ничего, говорит, неохота делать. Здоровый был такой бык, а теперь каждый день жалуется… После дня рождения сердце, говорит, стал чувствовать. Раньше не знал, где оно прячется, а тут… Врач его успокаивает, мол, у вас просто невралгия, сердце здесь ни при чем, а он ему отвечает: «Что же тогда во мне болит, дырка от бублика, что ли? У меня же в этом месте сердце, и, к сожалению, не молодое…»