Меч Руса. Волхв - Вячеслав Перевощиков

Он поднял обе руки кверху перед собой и крутанул ими в разные стороны, словно показывая, как мечи разрывали хазарский строй.

– Эх, что тогда там началось, – лицо его при этих словах совершенно преобразилось, словно отблески огня полыхнули по лбу, по щекам и, рассыпавшись искрами, всосались вглубь его веселых беспокойных глаз.

«Ну точно, Искрень, он и есть искрень», – подумал, улыбаясь, Мстислав.

– Кто от твоего меча увернется – того Соколик достанет, – продолжал между тем боярин, рассекая ладонью невидимого врага. – А от моего меча еще никто не уходил.

– Всех хазар по степи и разложили, как снопы на току, – Искрень захохотал так, что слюдяные оконца жалобно звякнули.

Казалось, сейчас из его смеющегося широко открытого рта с легкостью веселого смеха посыпятся истории про его боевые подвиги и подвиги князя, про дела великих воинов, слава о которых разошлась далеко по всей Руси. Не былинный певучий рассказ неторопливых мудрых боянов, а живой, пахнущий окровавленным железом и земляным холодом прошедшей совсем рядом смерти. И отрок, все еще стоявший с книгой, которая теперь была снова бережно закутана в кожаные крылья, во все глаза восхищенно смотрел на Искреня, ожидая этого рассказа. Но боярин вдруг помрачнел, отвернулся в сторону и со всей силой хлопнул кулаком в ладонь.

– Сам знаешь, что чудом нам та победа далась, – глядя на него с хитроватым прищуром, заключил Мстислав. – Кабы было нас поболее, так устроили бы нам хазары конный перестрел, а стрелки они сам знаешь какие – так и норовят стрелу под кольчугу пустить. И пока ты с мечом своим до них доскачешь, они всего тебя стрелами истыкают, по крайней мере там, где ты кольчужкой не прикрылся.

Молодой князь зябко поежился, припомнив противное тягостное чувство в груди, с которым глаза лихорадочно ловят момент, когда темное облачко смертоносного роя стрел потянется к ним от хазарских боевых луков, чтоб успеть нырнуть под щит и слушать, холодея, визг и шелест оперенной смерти.

– Ладно, не буду я твоего грека на кол сажать, – недовольно буркнул боярин, собрав густую рыжеватую бороду в огромный кулак. – Пусть себе погундит пока, раз он нам союзник.

Глаза Искреня вновь смеялись, то по-детски светлея, то наливаясь мрачной свинцовой глубиной. Так что было совсем непонятно, что, собственно, веселит боярина: то, что не надо сажать Феофана на кол, или то, что можно будет придумать более изящный способ избавиться от противного византийца.

– Ты вот что, – Мстислав тронул боярина за плечо, придавая своим словам особую важность. – Веди гостей в тайную и сам побудь с ними, пока я не приду. Глаз с них не спускай и челядинов поставь за дверьми, посмотреть, кто у нас тут шастает по переходам.

– Сделаю, княже, – вздохнул Искрень.

Перспектива сидеть со старцем вместо дружинного застолья явно не прельщала старого рубаку. Но надо так надо. Он быстро смекнул особую важность этого несложного поручения по едва заметным интонациям в голосе Мстислава. Столько внимания князь не уделял ни золотым кубкам, ни перстням с удивительными самоцветами, которые дарили хитрые заморские купцы. Но не одно только княжеское слово заставляло боярина тратить себя на столь пустяковое дело. По его собственному разумению, что-то здесь было не так. Вот только что – он определенно сказать не мог. Разве только то, что таинственная книга, едва появившись в сонном затишье Тмутараканского замка, уже успела обрасти странными происшествиями. К тому же чутье бывалого воина подсказывало, что этим все не кончится и главные приключения еще ждут впереди.

Боярин быстро сделал широкие и округлые движения руками, словно подхватил старца и отрока своими огромными ладонями, слегка подталкивая их к небольшой дверке, расположенной в противоположном по диагонали углу от главного входа в палаты. Дубовая створка этого главного входа еще не до конца закрылась после ушедшего Феофана, и казалось, стремительный и легкий шаг Мстислава торопится успеть проскочить в эту исчезающую щель. Уже из перехода князь обернулся и увидел, как боярин, протолкнув впереди себя отрока, двинулся сам, закрывая широченной спиной весь дверной проем.

На душе сразу стало легче, то ли от вида мощной и надежной спины Искреня, то ли от преодоления некой невидимой преграды, которая должна была удерживать князя внутри, как наложенное на вход заклинание. Но Мстислав больше не стал копаться в своих ощущениях, а решительными шагами направился к гриднице. По дороге он размышлял о неизвестном, пробежавшем здесь ранее, и внимательно смотрел на постанывающие деревянные половицы, словно скрипучие звуки могли вернуть образ бывшего здесь человека или воскресить отпечаток его тени. Но чуда не случилось, и князь устало подумал, что тайная стража, которую он создал, чтобы бороться с византийскими соглядаями, наводнившими Тмутаракань, пока еще действует не очень удачно. Впрочем, этого следовало ожидать: выслеживать вражеских лазутчиков – занятие не для благородных воинов, и потому дружинники все, как один, наотрез отказались этим заниматься, а простые стражники из ратников, которых заставили за всех отдуваться и делать это нелегкое дело, просто не имели опыта и воинской хитрости, чтобы тягаться с лучшими головорезами Империи. «Может быть, стоит взять для этого дела разведчиков, – подумал Мстислав, – эти ребята намного ловчее; если надо, и выследят кого угодно, да и в драке смогут одолеть любого синодика[52]». Он на ходу стал прикидывать, за какие деньги можно будет уговорить этих диковатых и своенравных людей покинуть вольные степи и горы и начать совсем иную охоту на узких городских улочках.

– Ничего, мы еще посмотрим, кто кого! – сказал он с ожесточением невидимому врагу. – Вычищу всю Тамань от всякой нечисти, вот увидите!

Невольно он вспомнил глаз, который видел только что в дверной щели, и того неизвестного, который скрылся в переходе. Сейчас он мог столкнуться с ним нос к носу, даже не догадываясь, что видит перед собой затаившегося врага. Он стал мысленно перебирать в уме всех находящихся в замке людей, пытаясь каждому примерить виденный свирепый глаз. То, что этот человек не со стороны, он был почти уверен, потому что хорошо знал стражу около входа в княжеский терем; надежные проверенные люди, старой воинской закалки, еще не испорченные влиянием греков и оттого совершенно равнодушные к золоту. Таких ничем не подкупишь и ловким словом не обманешь – это он знал четко.

От выхода из княжеской палаты переход вел вправо к гриднице и налево в женскую половину терема, где была горница и светлица княгини и княжеских отпрысков. Именно там любил бывать Феофан под предлогом нравоучительных и духовных бесед. Оттуда шла лестница во внутренний двор, по которой неизвестный мог ускользнуть незамеченным. Но он мог быть и из числа его воинов, и тогда ему надо было лишь немного отстать от остальных, чтобы незаметно вернуться назад к дверям княжеской палаты.

Вдруг Мстислав с особенной отчетливостью вспомнил те подробности, которые первоначально ускользнули от его внимания; несомненно, теперь он понял, почему глаз ему показался красноватым – потому что нижняя часть лица была прикрыта красной тканью. Красное корзно! Ну, конечно же! Он чуть не подпрыгнул на месте, вспомнив про красное корзно первого боярина.

До него и раньше доходили слухи, что Лют Гориславич балуется волхвованием и обладает довольно сильным колдовским даром, но до поры он не придавал этому никакого значения, поскольку сам никак не сталкивался с этим. «Теперь вот столкнулся», – подумал Мстислав, пытаясь представить себе лицо первого боярина. Он даже прибавил шага, чтобы побыстрей дойти до гридницы и, глянув ему в лицо, сказать ему, что…

«А что, собственно, сказать?» – князь задумался, снова замедляя шаги. Сказать, что видел, как боярин, прикрыв лицо красным корзно, смотрел на него. Так он сразу ответит, что это не он, а красные плащи есть еще у нескольких воинов, да и прикрыть лицо можно не только плащом.

А ведь точно – его опять осенило, ведь Свенельд был в красной вышитой рубашке, с широкими рукавами, да и доспех его, и щит, и оружие – все покрыто рунами, а значит, он тоже знаком с колдовством и тоже мог стоять за дверью.

Так кто же из них двоих, или есть еще кто-то третий? Первый боярин беспокоил его больше всего, поскольку в нем всегда ощущалась какая-то скрытая сила и тайна… Он напоминал Мстиславу натянутый лук, нацеленный на далекую, невидимую глазу цель, в неизвестность.

Князь мысленно произнес имя первого боярина, пытаясь еще раз вникнуть в свои ощущения:

«Лют Гориславич, боярин из земли вятичей, или венетичей, как они себя называют».

«Лют, Лют, лютом силу зовут», – вспомнилась старинная присловица.

Ничего особенного, имя как имя. Правда, согласно старинным верованиям, опасаясь сглаза и наговора, часто свое подлинное имя старались скрыть, заменяя его сокращенной формой. Так что Лют мог быть и Лютомиром, и Лютогастом, и Лютобором. Но и эти имена не имели дурной славы и никак не могли прояснить смутных подозрений Мстислава.