Воздушная война в небе Западной Европы. Воспоминания пилота бомбардировщика. 1944-1945 - Майлз Трипп

Я обрисовал основные пункты дискуссии.

– Я помню инструктаж, – сказал он, – или, вернее, как он начинался. Я никогда не забуду этого. Офицер разведки сказал: «Дрезден известен своими шелковыми чулками, и русские в ста десяти километрах от него»... Я это помню, потому что всегда думал, что Дрезден знаменит своим фарфором.

– У тебя были какие-либо сомнения, когда мы его бомбили или когда следующей ночью бомбили Хемниц?

Лес подумал несколько мгновений.

– Нет, у меня не было никаких сомнений, – сказал он. – Война есть война. Они бьют вас, вы наносите ответный удар.

– Помнишь ли ты нечто особое об этом рейде?

– Только о картине над целью. Я мельком огляделся вокруг. Я помню, что в красном небе были белые инверсионные следы. Я не забуду этого зрелища.

Посередине обеда Лес, казалось, неожиданно расслабился, и немного злая усмешка, которую я видел множество раз, появилась на его лице.

– Ты помнишь, как мы снизились сквозь облака и обнаружили, что находились над устьем Темзы? Мы должны были быть над Нейзингом[144]. Мы летели низко и увидели форт. Мы исчерпали все сигнальные ракеты, чтобы показать им, чтобы они прекратили стрелять в нас.

Я ответил, что вообще не помню этот инцидент.

– Я помню, – продолжил он, – мы тотчас же изменили курс. – И он захихикал.

Его жена и сын ели тихо и не делали никаких попыток присоединиться к беседе. Я решил оставить свое твердое намерение не задавать вопросов в присутствии третьих лиц. Лесу, кажется, начало нравиться вспоминать. Я заговорил об интуиции Гарри.

Лес кивнул.

– Я не забуду, – сказал он, – что, когда рейд на Гамбург был отменен, Гарри сказал, что если бы он состоялся, то он бы не полетел. – Он засмеялся. – Ты помнишь те пончики, которые обыкновенно продавались в буфете Церковной армии[145]? В общем-то я не люблю пончики, но те были лучшими из всех, которые я когда-либо пробовал в своей жизни.

Я спросил, какой из вылетов был наихудшим для него.

– Первый. Без всяких сомнений.

– Мы отчаянно пытались догнать поток бомбардировщиков.

– Да, и это была моя ошибка.

Я сказал, что не понимаю, о чем это он.

– Ах да. Я неправильно установил диапазон системы радионавигации, и она показывала совершенно неправильное направление. После этого я продолжал делать ошибку за ошибкой. Это была явная паника. Нервы.

– В конце концов мы догнали поток.

– Это была не чья-то ошибка, а моя. В том вылете все пошло не так, как надо, так же как в следующем все пошло правильно.

– Были ли еще неудачные вылеты?

– Нет. Лишь последний.

Я был поражен:

– Налет на Эссен?

– Система GH сошла с ума, и я ничего не мог поделать, так что стоял позади Дига и смотрел по сторонам. Мне очень не нравилось это.

Позднее, когда мы пили кофе, его жена мыла посуду, а сын ушел спать, я спросил, почему он вызвался добровольцем для службы в экипаже самолета.

– Просто мне не нравилась мысль стать пехотинцем, – сказал он с такой уверенностью, что казалось, добавить было больше нечего, но после паузы он произнес: – Мне отказали в приеме в морскую авиацию, так что я вступил в RAF. Я не хотел ходить пешком. Это все.

– Как ты полагаешь, боевые вылеты изменили твой характер?

– Я так не думаю.

– Как насчет страха? Ты часто боялся?

– Все случаи, когда боялся, были тогда, когда мне было нечего делать. Пока я работал в своем отсеке, я был в порядке. Я не мог ничего видеть снаружи. Меня отделяло одеяло. Иногда я мог слышать взрыв зенитного снаряда, но был занят. Я испытывал страх, как я сказал, в последнем вылете и когда ты болел и мы получили резервного бомбардира. Из-за него мы сделали второй круг, и во время второго захода мне было нечего делать. Я не забуду, как крикнул ему: «Нажми на аварийный сброс бомб. Избавься от них!» Лишь позднее я узнал, как было опасно сбрасывать бомбы аварийным способом.

– Так, значит, твои воспоминания о боевых вылетах – это главным образом наблюдение за зелеными вспышками на радаре и построение курса на меркаторской карте?

– Правильно.

– Война оказала влияние на твою работу в будущем?

– Нет, я не думаю, что так произошло. Если бы не война, я должен был стать клерком в строительной компании, и, возможно, из этого получилось бы нечто хорошее.

– Это было хорошее или плохое время, Лес?

– Хорошее. Я не помню никакого времени, которое было бы плохим. Лишь когда мой желудок был не в порядке. Все время до прибытия в учебно-боевое подразделение я страдал воздушной болезнью. Я не знаю, помнишь ли ты, но я никогда не участвовал в тренировках с приданными истребителями. И в Фельтуэлле[146], когда мы на «Ланкастере» делали виражи и кульбиты, я потом вышел едва живым.

– Я не помню этого. Я понятия не имел, что ты страдал воздушной болезнью.

Он засмеялся:

– Конечно нет. К счастью, я никогда не болел в ходе боевых вылетов.

– Война как-то отразилась на твоем здоровье? Годы назад Пол сказал мне, что он думал, будто она дала ему язву, а у меня болит позвоночник, что могло произойти из-за перенапряжения во время полетов.

– У меня тоже язва. Мой желудок беспокоил меня даже в те дни, и он продолжал тревожить меня после войны. Это была язва двенадцатиперстной кишки. В 1956 году я догадался удалить ее. После этого я чувствую себя намного лучше.

– Но никто не мог доказать, что ее вызвали вылеты?

– Я знаю, что после того, как мы их завершили, я не мог удержать суп в ложке, – сказал он, – так тряслись мои руки. Я не мог донести ее до рта, не пролив. В итоге я стал пить суп из чашки.

– Ты летал с тех пор, как был демобилизован?

– Нет.

– Тебя бы взволновало, если бы предстояло снова лететь?

– Нет, не думаю.

– Как ты объясняешь то, что экипаж так легко распался?

– Так, мы жили, ели, спали и действовали вместе примерно в течение полутора лет...

– Нет, не так долго. Менее года.

– Действительно? Так или иначе, этого было достаточно. Мы дошли до предела. Душевное равновесие было нарушено. И это было так.

Мы проговорили далеко за полночь. Я спал в свободной комнате, и следующим утром, когда его жена пошла в магазин, а сын ушел из дома, Лес приготовил завтрак для нас обоих. Он взял в офисе день отпуска.

Когда мы поели, я прочитал вслух все то, что написал об инструктаже перед налетом на Дрезден, и спросил, был ли мой отчет точен, насколько он помнит. Он сказал, что думает, что так и было, хотя его память выборочно сохранила информацию о том, что Дрезден был знаменит производством шелковых чулок.

Он вспомнил инцидент, о котором я забыл. Он, Джордж, Пол и Рей пропадали в течение вечера и вернулись сильно пьяными. Он вернулся в барак раньше остальных и полностью одетый заснул на своей кровати. Когда остальные пришли, они приподняли его так, чтобы он, все еще спящий, стоял по стойке «смирно» на своей кровати. Когда они отпустили его, он упал на пол и получил синяк под глазом. На следующий день он пошел на инструктаж и ведущий штурман сообщил ему, что в ходе сегодняшнего дневного вылета он будет «искателем ветра». (На данном этапе войны было практикой, когда пять штурманов в потоке бомбардировщиков вычисляли силу и направление ветра, которые затем их пилоты передавали по радио на ведущий самолет. Вычислялись средние значения этих данных, которые сообщались потоку как точные данные о господствующем ветре.)