Светочи Тьмы - Татьяна Владимировна Корсакова

– Что во-вторых? – послушно спросила она.

– А во-вторых, я наконец сделаю с тобой то, что хотел сделать все эти годы. Для этого мне не нужно тебя сжигать. Огонь – не моя стихия. Я люблю металл и матушку-землю. Сначала металл – очень острый металл, а потом земля. Я даже не знаю, что интереснее: сгореть заживо или быть похороненной заживо.

Рот Мирославы снова наполнился прелыми листьями и сырой землей. Как в детстве… Она считала себя сильной и смелой, но сейчас, прямо в эту самую секунду, ее накрывала паника.

– Тебя никогда никто не найдет, мелкая. Все решат, что ты сбежала, испугавшись неминуемого наказания. Папуля толкнет проникновенную речь в твою защиту, намекнет на твое психическое нездоровье. Остальное этот следак нароет сам. Он ведь уже роет под тебя, мелкая! Ему просто нужно указать правильное направление. Ну все, представление начинается! – Славик снова подбросил и снова налету поймал зажигалку. – Давай-ка подальше от сцены, зая! Скоро здесь станет очень жарко, но я хочу, чтобы ты видела! Да что там, я и сам хочу посмотреть, как это будет, как они превращаются в Светочей.

Отползать Мирославе было некуда, наручники надежно приковывали ее к стальному ограждению площадки. Оставалось лишь смотреть и гадать, как быстро огонь перекинется с клетки на лужи пролитого на пол бензина. Отчего-то она была уверена, что Славик намеренно оставил эти лужи, чтобы еще больше напугать ее, чтобы пощекотать нервы себе.

В клетке выл, метался и бился о прутья Валик Седой. Сейчас он и в самом деле был больше похож на гигантскую птицу, чем на человека. Ужас лишил его остатков человеческого. Мирослава еще держалась. Наверное, ее собственная выдержка закончится в тот самый момент, когда вырвавшийся на волю огонь лизнет подошвы ее кроссовок. Но пока она все еще чувствовала себя человеком. Смертельно напуганным, но человеком.

Славик шагнул к клетке, щелкнул зажигалкой. Валик затаился, кажется, он даже перестал дышать. Мирослава тоже перестала. Взгляды всех были прикованы к пляшущему на конце зажигалке голубому пламени. Наверное, поэтому никто из них не увидел, как по лестнице поднялся еще один человек…

* * *

У Фроста появилась идея. Эта идея появилась бы уже давно, сразу после первого убийства, если бы не Мирослава. Присутствие Мирославы выбивало его из колеи, мешало мыслить рационально, мешало просчитывать ходы наперед.

Явившись в Горисветово, он планировал закрыть свой собственный гештальт. Став взрослым, циничным и матерым, он не перестал быть тем наивным пацаном, которому это проклятое место сломало жизнь. Жизнь пришлось собирать по кусочкам, впрочем, как и самого себя. Фрост никому не сказал, что с ним тогда случилось. Даже родителям. Уже тогда он понимал, на чьей стороне будет правосудие. А еще он понимал, что отец все это так просто не оставит. Отец, неисправимый идеалист, начнет искать правду. Может быть, он ее даже найдет, но станет ли ему легче от этой правды? Не появятся ли у него те же проблемы, что и у его сына? Фрост был почти уверен, что обязательно появятся. Поэтому он молчал. Шок и амнезия от пережитого – это так удобно! И вполне оправдано, когда в округе орудует беспощадный маньяк. То, что случилось с ним, тоже пытались связать с Горисветовским душителем, но картинка не складывалась. Не тот почерк преступления, совсем не тот! Родители поверили в несчастный случай. Или не поверили до конца, но хотели поверить, хотели наконец перевернуть эту страшную страницу и начать жить с нового листа? Абсолютно точно они хотели, чтобы он, Фрост, начал жить с чистого листа.

А он в тот день потерял и надежду, и первую любовь, и свое будущее. В тот день он решил, что не хочет больше жить. Наверное, родители это почувствовали. Мама точно почувствовала. Мама не отходила от него ни на шаг, потому что видела тень обреченности на его лице, потому что боялась, что он может что-нибудь с собой сделать. Тонкая натура, сложная душевная организация. Вот таким он тогда был, таким виделся родным. Наверное, оттого они и оставили его в покое, ни о чем не расспрашивали его сами, не позволяли расспрашивать другим. Они оберегали его, как могли. Оберегали и прямо в больничной палате начали планировать его новое будущее. Начали планировать за него, потому что у него больше не было никакого будущего, потому что свою любимую мастеровую скрипку он разбил в тот самый день, когда смог снова пользоваться руками. Механики и моторики теперь хватало только на вот такие грубые и беспощадные действия. Механики и моторики больше не хватало на то, чтобы извлекать из скрипки мелодию. Он разбил свой рабочий инструмент, а потом долго плакал над его обломками. Это был последний раз, когда Фрост позволил себе плакать.

А потом он начал учиться жить заново, с чистого листа. Родители помогали, как могли: утешали, направляли, предлагали варианты. На самом деле вариантов было довольно много. Как ни крути, а калекой он не стал. Просто не мог заниматься любимым делом, просто потерял смысл.

Свое будущее призвание Фрост нащупал сам. Клуб спортивного программирования стал его стартовой площадкой в новую жизнь. Неожиданно ему понравилось. Коды, логические задачки, математические формулы. Кто бы мог подумать! Там тоже была нужна мелкая моторика, но к тому времени Фрост уже научился управлять своими пальцами. Этого хватало, чтобы ловко справляться с клавиатурой, но никогда не хватило бы для музыкального инструмента. Там же, в клубе, он и получил свою кличку. Клички были у всех пацанов, это считалось крутым и обязательным. Тогда же Фрост начал носить перчатки. Первую пару он купил за первый свой гонорар. Перчатки были тончайшей выделки и стоили, как половина его гардероба. Они нравились Фросту, они стали частью его имиджа и личности. Они нисколько его не стесняли и не смущали. Собственно, они никого не смущали. Девушки даже находили их сексуальными. Впрочем, как и самого Фроста.

Можно сказать, жизнь налаживалась. Почти наладилась. Родители успокоились настолько, что мама больше не звонила ему по три раза на день, обходилась лишь одним звонком. Отец гордился его стремительным карьерным ростом и искренне радовался его уверенности в себе. Фрост старался их не разочаровывать. Собственно, какое-то время его и самого все устраивало. Жизнь затянула его в свой водоворот, он научился получать от нее не только удовлетворение, но и удовольствие. Он даже стал ходить на скрипичные концерты и мог высидеть до самого конца. Это,