Цветы на чердаке - Вирджиния Эндрюс

О, черт возьми, какое мне было дело до трофеев, я хотел узнать побольше о людях и их секретах.

На противоположной стене было два окна, между которыми был камин, а над ним висел портрет в полный рост, изображающий молодого человека, до того напоминающего отца, что я чуть не вскрикнул. Но это был не папа. Когда я подошел ближе, я понял, что было одно очень важное отличие: глаза. На нем был одет охотничий костюм цвета хаки и голубая рубашка. Он стоял, опираясь на ружье и поставив одну ногу на какое-то бревно, лежащее на земле. Я плохо разбираюсь в искусстве, но достаточно, чтобы оценить мастерство художника. Ему удалось передать душу своей модели: никогда я еще не видел такого жестокого, холодного и безжалостного взгляда. Одного этого было достаточно, чтобы безошибочно определить, что это не мог быть отец. Художнику позировал Малькольм Нейл Фоксворт, наш дедушка. Дата, указанная на табличке, говорила о том, что отцу тогда должно было быть пять лет. А как ты помнишь, когда ему было три года, ему вместе с матерью пришлось покинуть Фоксворт-Холл, и они были вынуждены жить в Ричмонде.

— Продолжай.

— Мне очень повезло, что меня никто не заметил, потому что я заглядывал практически в каждую комнату. В конце концов мне удалось обнаружить мамины апартаменты. Вход туда расположен за двойными дверями, находящимися на небольшом возвышении, к которому ведут несколько ступенек. Когда я заглянул внутрь, я думал, что оказался во дворце! То, что я видел в остальных комнатах, более или менее подготовило меня к этому зрелищу, но ее комнаты — это что-то потрясающее. Я не мог поверить своим глазам! Помещение явно принадлежало ей, потому что на ночном столике я заметил папину фотографию, а вокруг пахло ее духами. В центре комнаты, на возвышении, стояла пресловутая кровать в форме лебедя. О, что это была за кровать! Ты никогда не видела ничего подобного! Она сделана как застывший лебедь с повернутой в профиль головой из слоновой кости, которую он, кажется, готов спрятать под слегка приподнятым крылом. На голове сверкает единственный сонный красный глаз. Крылья с обеих сторон обнимают овальную кровать. Наверное, одеяла для нее делаются по специальному заказу. Перья на концах крыльев мастер сделал напоминающими пальцы, и они поддерживают тонкие полупрозрачные занавески из материи, окрашенной различными оттенками розового цвета. Ох, эта кровать… и эти занавески… она, наверное, чувствует себя принцессой, когда просыпается в ней. Розовато-лиловый ковер был таким толстым, что я утонул в нем по щиколотки. Рядом с кроватью поверх первого был еще один из какого-то белого меха. Еще там были торшеры из резного хрусталя, каждый высотой около четырех футов, украшенные золотом и серебром. На двух были черные абажуры. Шезлонг из слоновой кости был обит розовым бархатом — вроде тех, на которых возлежали римляне во время своих оргий. У подножия кровати — ты только представь себе — была точно такая же, но поменьше, и стояла к ней боком. Я стоял и не верил своим глазам: зачем кому-то могла понадобиться огромная, широкая кровать и к ней еще одна, предназначенная, как будто, для младенца. Наверняка это была веская причина, если не считать желания отдохнуть среди дня и не мять большую постель. Кэти, ты просто обязана посмотреть на это, иначе ты никогда не сможешь себе представить.

Я знала, что он видел многое такое, о чем не упомянул. Тем более мне нужно было посмотреть самой. Я уже увидела и поняла достаточно, чтобы догадаться, почему он так подробно остановился на кровати и прочем, явно замалчивая главное.

— По-твоему, этот дом лучше, чем наш в Гладстоне? — спросила я, потому что для меня наш коттедж в Гладстоне, восемь комнат и две с половиной ванных, всегда оставался лучшим в мире.

Он задумался. Видимо, ему потребовалось какое-то время, чтобы найти подходящие слова, поскольку я знала, что мой брат всегда тщательно обдумывает и взвешивает сказанное. То, как долго он обдумывал следующую фразу, само по себе говорило о многом.

— Этот дом не лучше. Он величественный, большой, красивый, но я не стал бы утверждать, что он лучше.

Кажется, я поняла его. Здесь не доставало уюта: на его месте стояло богатство отделки, великолепие и огромные размеры.

Нам ничего не оставалось, как пожелать друг другу спокойной ночи, и чтобы клопы не кусались. Я поцеловала его в щеку и толкнула, чтобы он уходил. На этот раз он не завопил, что целуют только девчонок, грудных детей и маменькиных сынков. Вскоре он удобно улегся на своем месте, рядом с Кори, в трех футах от меня.

ДОЛГАЯ ЗИМА, ВЕСНА И ЛЕТО

Наша мама никогда еще не говорила более пророческих слов: теперь у нас было настоящее окно, через которое мы могли наблюдать жизнь других людей. Телевизор этой зимой прочно занял главенствующее место в нашей жизни. Как наши товарищи по несчастью — инвалиды, больные люди, дряхлые старики — мы ели, купались, одевались и торопились занять свое место перед экраном, чтобы смотреть на выдуманную, искусственную жизнь, протекавшую внутри телевизора.

Весь январь, февраль и большую часть марта на чердаке было слишком холодно, чтобы мы туда заходили. В воздухе висел холодный пар, окружавший все вещи странноватой туманной дымкой — честное слово, нам было боязно. Мы чувствовали себя маленькими и жалкими, даже Крис вынужден был признать это.

Поэтому наибольшее удовлетворение нам доставляло сидеть, прижавшись друг к другу в теплой комнате и смотреть, смотреть, смотреть. Близнецы были в таком восхищении от телевизора, что вообще не хотели, чтобы он выключался, даже ночью, когда все спали, потому что по утрам они просыпались с началом первой передачи.

Даже светящиеся точечки на пустом экране и передачи для полуночников были для них лучше, чем ничего. Кори в особенности любил, просыпаясь, смотреть на сидящих за столом маленьких человечков, передающих новости и рассказывающих о погоде: конечно, приятнее было смотреть на них, чем на закрытые мрачными шторами окна.

Телевизор воспитывал нас, формировал наш характер и манеры, учил произносить трудные слова. Благодаря ему мы поняли, как важно быть идеально чистым, ничем не пахнуть, не давать грязи накапливаться на кухонном полу и не позволять ветру трепать свою прическу. И, боже упаси, если у вас вдруг появится перхоть! Весь мир сразу же начнет презирать вас! В апреле мне должно было исполниться тринадцать лет, я приближалась к возрасту появления прыщей! Каждый день я тщательно разглядывала кожу, готовая к самому страшному. Мы воспринимали телевизионные рекламные ролики буквально, полагая их своего рода сводом правил, которые позволяют человеку счастливо прожить жизнь, избегая всех опасностей.

Каждый день приносил изменения. С нами что-то происходило. Волосы начинали расти там, где раньше их и в помине не было — странные, русоватые волосы, темнее, чем на голове. Мне они не нравились, и стоило им появиться, я тут же выщипывала их пинцетом, но они были как сорняки: чем больше их вырываешь, тем больше их вырастает и все на том же месте. Однажды Крис увидел, как я стою с поднятой рукой и тщательно пытаюсь ухватить один единственный вьющийся волосок, чтобы безжалостно выдрать его вместе с корнем.

— Что ты делаешь, прах тебя побери? — выпалил он.

— Я не собираюсь постоянно брить у себя подмышками или использовать этот вонючий крем, которым мажется мама!

— То есть, ты хочешь сказать, что вырывала волосы, где бы они не появлялись?

— Конечно, а как же? Я хочу, чтобы мое тело было красивым и аккуратным, даже если тебе нет до этого дела.

— Тогда ты обречена на поражение, — злобно усмехнулся он. — Волосы не могут не расти, оставь их в покое и не будь такой инфантильной. Старайся думать, что с волосами ты будешь выглядеть более сексуально, более привлекательно.

Сексуально? Сексуальными были большие, упругие ягодицы, а не толстые противные волосы, но я не решилась возражать, потому что на моей груди уже начали появляться круглые, похожие на яблоки утолщения, и я надеялась, что Крис до поры до времени не обратит на них внимания. Я была счастлива, что у меня начинает расти грудь, но я не хотела, чтобы кто-нибудь заметил это. Вскоре, однако, мне пришлось расстаться с этой надеждой — Крис начал бросать на меня многозначительные взгляды, как я ни старалась носить большие, мешковатые свитера и кофточки. Маленькие холмики вес равно выдавали меня с головой.

Я как будто заново родилась и ощущала то, чего не чувствовала раньше: странные, ноющие боли и какую-то недетскую тоску. Я томилась в ожидании чего-то и часто просыпалась по ночам, сжимаясь от странной, пульсирующей неги. Мне казалось, что рядом со мной находился мужчина и делал что-то, что я очень хотела завершить, но он никак не мог этого сделать: я всегда просыпалась слишком рано, не успев достичь тех чувственных высот, той кульминации, к которой я стремилась. Я просыпалась, и все было безнадежно испорчено.