Круги в пустоте - Виталий Каплан

— Не уважаем, значит?

Говоривший был высок, узок в талии и широк в плечах, вздувшиеся бицепсы его обвивали сине-зеленые татуированные змеи, извергающие из клыкастых пастей фонтан красного пламени. На глаз Митька дал бы ему лет двадцать пять. Темные вьющиеся волосы обрамляли костистое загорелое лицо. Одет незнакомец был своеобразно — ярко-алые шаровары, безрукавка с обтрепанными полами, украшенная, однако, затейливой серебристой вышивкой, на мощной шее красовалась столь же мощная цепь, по виду явно железная, зато на безымянном пальце правой руки блестел желтый перстень с огромным прозрачно-зеленым камнем, переливающимся в солнечных лучах. «Нифига себе изумруд, — машинально подумал Митька. — Или бутылочная стекляшка?»

— Ты что, падаль, молчишь? — нарочито ласковым тоном протянул человек. — Отвечать надо, когда Салир-гуа-нау спрашивает. Ну так что же?

Митька растерянно глядел себе под ноги, где не было ничего, кроме вездесущей пыли.

— Как бы гордые, да? — хохотнул стоявший слева верзила с телосложением буйвола, имевший из одежды только сиреневого цвета шаровары. Его заросшую рыжеватым волосом грудь украшала такая же, как и у первого, железная цепь, только звенья были потоньше.

— Нет, ну ты погляди, какие наглые рабы пошли, — повернулся к нему владелец изумруда. — В упор не замечают уважаемых людей, заступают дорогу, и нет чтобы извиниться, на колени, как положено, встать, сапоги мне поцеловать, он еще и разговаривать не желает! Ты чей же будешь, сопляк?

Митька угрюмо молчал. Не требовалось большого ума, чтобы понять, на кого он нарвался. Ясное дело, здешние портовые бандиты, и видать, не мелкие, если и стражники предпочли убраться с их пути. Значит, не только там, на Земле, имеются братки. Вот они, их местные коллеги.

Наверное, надо было что-то говорить, умолять, извиняться, но непонятная оторопь сковала его, слова застревали в горле, а на глаза наворачивались слезы. Может, оно и к лучшему — зареветь сейчас, авось и пожалеют. Хотя сомнительно — ему ведь не три года все-таки, по здешним понятиям, с таких уже спрос как с больших.

Чья-то сильная рука обхватила его шею, рывком вздернула на ноги. Третий бандюга, по виду — самая настоящая горилла, подтащил Митьку поближе к предводителю и развернул задом. Тот, прищурившись, вслух принялся разбирать надпись на ошейнике.

— Как бы кассар Харт-ла-Гир, из Нариу-Лейома. Левая, как бы, рука начальника уездной палаты государева сыска. Выходит, всякие там иногородние ловчие к нам понаехали, уважаемых людей ни в грош не ставят. Ни тебе в трактире культурно посидеть, ни доложиться начальнику городской стражи, — раздумчиво комментировал он. — Начальник-то у нас правильный дядя, с понятием, уж меня-то известил бы. Так нет, у него даже рабы и те хамят, возомнили, видать, о себе невесть что, будто их и не сука в канаве родила.

Митька все понимал, он никогда безбашенностью не отличался, как вот Санька Баруздин, и жить ему тоже пока не надоело, но… Взметнулись в памяти невидимым ветром темные кучки пепла, ожгло мысли синим гудящим пламенем, в ушах явственно послышалась недавняя песня магов, там, на площади. Что-то вдруг щелкнуло в нем, повернулось — и вместо того, чтобы униженно повалиться бандитам в ноги и просить о пощаде, он вдруг рванулся навстречу предводителю и, срываясь на жалкий фальцет, прокричал:

— Ты мою маму не трогай, козел! Горло нафиг порву!

Ему хватило и полсекунды, чтобы осознать собственную глупость, но слово было сказано. Воцарилась тишина, и отдаленные крики в порту лишь подчеркивали ее — сухую, ватную, похожую на свинцово-черную, готовую разразиться бешеным ливнем тучу.

— А за козла ответишь, — негромко, пришептывая по-змеиному, произнес наконец главарь. И сейчас же Митька ощутил, как невесть откуда возле его горла появилось широкое, извилистое подобно бегущей волне лезвие.

— Постой, Тайхиу, — усмехнулся Салир-гуа-нау. — Не так быстро и не так просто. Это ж не свободный горожанин, чтобы честью по чести голову резать. Это ж скотина, раб. Мы его сперва попользуем всей стаей, ты глянь, задница у парнишки что надо. Чем, спрашивается, мы хуже его господина? Ну а потом, на свежую голову, что-нибудь интересное придумаем. Да ты ножик-то, Тайхиу, не убирай далеко, мы как вернемся, для начала ему кое-чего лишнее оттяпаем. Причинное хозяйство ему уже не понадобится. Ну что, волки портовые, до дому, значит?

Митька помертвел. Ну вот, погулял, называется! А ведь стоило ему послушаться кассара… Нет, свежих впечатлений захотелось. Вот и будут ему теперь свежие впечатления… свежие и очень острые… А завершится это чем-то столь ужасным, что и муравьиная яма отдыхает. Он не сомневался в изощренной фантазии предводителя. И никуда не деться, не вырваться, его держат крепко, да и что он может против кодлы в полтора десятка здоровых, опытных и вооруженных бойцов?

Перед глазами с бешеной скоростью промелькнула каменная арена, и корчились под струями синего огня приносимые в жертву единяне, а дядька в плаще озабоченно потирал свою лысину, и вздымался до неба огромный, ослепительно-белый парус, а Санька Баруздин приветливо помахал ему бутылочкой пива, смеялся и прыгал в толпе мелкий загорелый пацаненок, возмущенно внушала что-то Глина, пристукивая классным журналом по столу, и беззвучно плакал тот малыш, которого они тормознули в парке. Все это пронеслось в уме точно возникшая на миг картинка в калейдоскопе. Он читал где-то, что так бывает перед смертью, и даже не особенно удивился.

— Господа! А вам не кажется, что вы присвоили чужую собственность?

Он вздрогнул, повернулся на звук — и увидел стоящего в пяти шагах хозяина. Харт-ла-Гир спокойно и насмешливо взирал на бандитов.

Те, впрочем, не особо и растерялись.

— Шли бы вы отсюда, почтенный, — пренебрежительно сообщил кассару предводитель. — А то ведь башку откусим и скажем, что так и было. Здесь порт, понимать надо.

— Но, господа, вы делаете большую ошибку, — возразил, загораживая банде дорогу, кассар. — Дело в том, что я — кассар Харт-ла-Гир из Нариу-Лейома, а этот мальчик — законно принадлежащий мне раб, о чем свидетельствует и надпись на его ошейнике, и имеющийся у меня свиток, — похлопал он себя по зеленой безрукавке, где, как знал Митька, был нашит внутренний карман.

— Слушай, дурачок, гуляй отсюда, пока мы добрые, — вылезла из-за плеча предводителя шкафообразная горилла в сиреневых шароварах. Вид короткого, расширяющегося к острию меча, которым она поигрывала, намекал на недолговечность всякой, а особенно бандитской доброты.

А ведь у кассара нет с собой меча, сокрушенно подумал Митька, и тут же сообразил, что и будь у того меч — против полутора десятков это ничуть не помогло бы.