Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - Петр Александрович Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Светлана Данииловна Селиванова (род. 1942) – филолог-пушкинист, закончила Московский университет и аспирантуру (диссертация – «К вопросу о проблематике текстологического анализа. (По рукописям Пушкина)» (1977)). Имя героя «Большого Жанно» она знала не понаслышке: в 1981 году в Красноярском книжном издательстве вышел сборник писем и мемуаров Пущина, подготовленный ею к печати (при ближайшем рассмотрении оказывается, что это лишь переработка на основе комментариев С. Я. Штрайха и Я. Л. Левкович)[350]. О том, как Селиванова пришла в «Литгазету», как она там работала, повествует ее коллега Г. Г. Красухин:
В музее Пушкина <на Кропоткинской улице> жена встретила нашу однокурсницу, которая училась у пушкиниста Сергея Михайловича Бонди и музейной своей работой была недовольна.
В газете практически отсутствовал отдел литературоведения: ушли все сотрудники. И я познакомил ее с Евгением Алексеевичем Кривицким, который подбирал людей на освободившиеся места. Кривицкому она понравилась, но, чтобы зачислить в штат, он попросил ее написать какой-нибудь подходящий «Литературке» материал. Однако выяснилось, что писать она не умеет. И я взялся помочь ей. Кривицкому пришлось по душе то, что мы сделали в соавторстве, естественно, под ее именем. В штат она попала. А мне еще долго пришлось учить ее навыкам газетчика, пока она не овладела профессиональными приемами.
Зачем я это делал? С ученицей Бонди хотелось говорить о Пушкине. Она представлялась мне единомышленницей.
Но вскоре оказалось, что занимал ее не столько Пушкин, сколько желание нравиться начальству. Льстить она умела виртуозно. Такого умения я в ней поначалу не предполагал. В университете мы учились в разных группах, дружеских отношений не было.
На посту заведующей отделом литературоведения, который через некоторое время заняла, она стала более открыто, чем прежде, выражать свои симпатии и пристрастия. Вдруг мне открылось, что она завистлива, ущербна, не терпит одаренных людей. Дальше – больше! Прорвалось и то, что она раньше тщательно скрывала – ее антисемитизм. <…>
А в газете, вступив в партию, она вошла в партбюро. Потом стала членом редколлегии. Изюмов, первый заместитель главного редактора, ей покровительствовал – у них были одинаковые взгляды на происходящее. <…> Сколько талантов избивали с энергичной помощью человека, которого я привел в газету! Сколько бездарей хвалили с ее благословения![351]
Ю. П. Изюмов (1932–2021), журналист по образованию, был вполне традиционным для послевоенной эпохи работником идеологического фронта, сделавшим неплохую карьеру: уже в 1957‐м он занимал номенклатурную должность зам. главного редактора «Московского комсомольца», затем работал в других изданиях на том же важном посту, а в 1970 году стал помощником главного коммуниста Москвы В. В. Гришина и занимал это место десять лет; в 1980 году пересел в кресло первого заместителя главного редактора «Литературной газеты». Личные отношения, сложившиеся у него с Селивановой, давали отделу литературоведения довольно широкую свободу действий, потому что для решения серьезных вопросов, наподобие критики Михайлова и Эйдельмана, надлежало испрашивать мнения Ю. П. Изюмова. И если в обычной своей иерархической последовательности Селивановой нужно было преодолеть ступени в лице зав. отделом русской литературы и члена редколлегии Ф. А. Чапчахова, затем зам. главного редактора и куратора первой тетрадки Е. А. Кривицкого, и только после этого дойти до первого зама главного, то личные отношения с Ю. П. Изюмовым позволяли ей прыгать даже не через голову начальства, а сразу через две[352].
Изюмов добился новой штатной ставки в редколлегии, которую она заняла. Уже Кривицкий, как мне говорили, стал чувствовать себя неуютно: Изюмов вел дело к замене его Селивановой, но грянула перестройка, и на посту главного редактора оказался Бурлацкий, который терпеть не мог Изюмова и немедленно от него избавился.
А Селиванова осталась идейной коммунисткой. Окружала себя так называемыми «бондаревцами», то есть соратниками одиозного секретаря СП РСФСР Юрия Бондарева. <…> Она вместе с Прохановым выпустила первый номер новой газеты «День», где напечатала на редкость косноязычное открытое письмо Бурлацкому.
Мне кажется, что ее косноязычие решило дело: главным редактором «Дня» назначили Проханова. А Селиванову Бондарев утвердил первым заместителем главного редактора журнала «Москва».
Там она проработала не слишком долго. Феликс Кузнецов, тогдашний директор ИМЛИ, в любви к которому признавался член Политбюро Егор Кузьмич Лигачев, предложил ей ставку научного сотрудника. И она ее взяла[353].
Вернемся к тому письму, которое Селивановой направил Мальгин, прямой ее подчиненный по работе в редакции и порученец по данному делу. Этот «ответ Эйдельману» был важен еще и потому, что ей и Изюмову нужно было иметь под рукой тезисы, которые можно противопоставить сторонникам Эйдельмана на любом уровне – от коллег по редакции до ЦК.
С. Д. Селивановой
Ознакомившись с возражениями Н. Эйдельмана по поводу моей статьи, считаю нужным обратить Ваше внимание на следующее.
Н. Эйдельман пишет: «„Большой Жанно“ написан в художественном ключе; отчего все конкретные примеры Мальгина – совершенно не примеры». Ключ ключом, но дело Эйдельман все-таки имеет с историей, книгу пишет на историческом материале; в отличие от «Капитанской дочки» и «Войны и мира» (это важно!), все герои в его повести – невымышленные (даже слуги Пущина и Пушкина названы подлинными именами и носят черты вполне реальных, когда-то живших людей); к жанру документально-исторической прозы повесть Эйдельмана позволяют отнести также объем и характер привлеченных документов (так, он почти полностью приводит подлинный дневник М. Корфа, опубликованный впервые в журнале «Знание – сила» в 1976 г.).
Эйдельман пытается оправдать свои «искажения» и «смещения» тем, что они-де выполняют художественную функцию. Позволю себе с этим не согласиться. Для иллюстрации возьмем события на Сенатской площади.
К унтер-офицеру Луцкому, посланному декабристами в заградительную цепь, подъезжает Милорадович и говорит: «Что ты, мальчишка, делаешь?» На что Луцкий (это отражено во многих источниках, в частности в следственном деле Луцкого, и скрупулезно воспроизведено М. В. Нечкиной) называет Милорадовича изменником и кричит: «Куда девали шефа нашего полка?» Шефом Московского полка был, как известно, великий князь Михаил Павлович (декабристы в этом полку вели агитацию не столько именем Константина, как в других, сколько именем Михаила, которого якобы задержали в Варшаве по распоряжению Николая), поэтому вопрос Луцкого был закономерен. Что же кричит Луцкий у Эйдельмана? Милорадович: «Что ты, мальчишка, делаешь?» Луцкий: «Где наш Константин? Куда вы его дели?..»
Какую такую художественную функцию выполняет в данном случае сия замена? Возможно, это и
