Старая Русса в истории России - Иван Николаевич Вязинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и предвещали старики, наступило жаркое сухое лето. Но никто из них и думать не мог, что оно будет столь знойным. Весь июнь, который крестьяне благоговейно величают хлеборостом, только на короткое время ночных часов смягчалась тридцатиградусная жара. В десятках мест вспыхнули леса и торфяники. Густые облака дыма затмевали солнце, а по ночам землю покрывали непроницаемые туманы. Одна беда нагоняла другую.
В двадцатых числах июня появились первые больные холерой в Руссе. И без того суровые общие меры, принимаемые против эпидемии, соблюдались с особой строгостью в поселениях. Надзор за опрятностью в домах был усилен. В казармах и палатках за городом приказано было все время иметь легкие растворы хлорной извести, коей ополаскивали руки и протирали полы.
В это время пришел очередной “Вестник правительства”, в котором сообщалось о “кончине 15 июня цесаревича Константина. При чтении его “нижним чинам” слышались выкрики:
— Неправда, он жив!
Поиски виновных ни к чему не привели.
Между тем близ ц. Никольской и Дмитриевской открыли холерные бараки и здесь же, за ними, в особом рву хоронили умерших. Больничные кареты разъезжали по городу, забирали заболевших на улице и в домах. Врачей не хватало, фельдшеров и сестер также, помогали... цирюльники. С ростом эпидемии и летальных исходов растерявшееся начальство приказало заблаговременно рыть могилы и в каждой деревне (!), не говоря уже о городе, иметь известное количество готовых гробов. Слухи об умышленном отравлении людей резко усилились.
До Старой Руссы дошли известия о восстании военных рабочих и матросов в Севастополе, просочились вести о “холерном бунте” в Петербурге. Местные купцы подстрекали поселян к мятежу, мечтая о восстановлении гражданской власти... Другом и советчиком многих поселян был подпоручик рабочего батальона И. Г. Соколов, выходец из солдат.
... И поселяне восстали. И на Ловати, и на Волхове! “Холера и слухи об отраве послужили к тому лишь предлогом”, — писал в донесении царю шеф жандармов Бенкендорф. “Видимая цель поселян, — докладывал и посланный в Новгород генерал Строганов, — воспользоваться сим неожиданным случаем, чтобы потрясти на долгое время основания ненавидимого ими порядка”.
Инициатором и руководителем восстания стал 10-й рабочий батальон. Его командир майор Розенмейер за кражу солдатских денег был привлечен к ответственности еще самим Аракчеевым в 1825 г. (!), но “до суда” оставался на месте.
11 июля в окуренной уксусом и можжевельником бане отказалась мыться рота Соколова. А на вечерней поверке забунтовал весь батальон, заявив, что их “хотят извести”. Розенмейер скрылся... Две колонны военных рабочих направились в центр по улицам Крестецкой и Александровской, к ним примкнула часть мещан.
Поселяне разгромили полицейское управление, а полицмейстера Манжоса забросали камнями. Через несколько часов на помощь им прибыли поселяне из Дубовицкого и Коростынского округов. Восставшие захватили гауптвахты, присутственные места, выставили караулы, разослали пикеты. У городской казны, ротных денежных ящиков поставили охрану. В следствии позднее отмечалось, что “если били и ломали, то только в силу ненависти к владельцу вещей”. На городской площади был поставлен стол, накрытый красным сукном. За ним сидели судьи, избранные из грамотных людей, среди них фельдфебель Иван Авдеев и мастеровой Леонтий Ефимов из 10-го батальона.
Вместо ненавистных начальников восставшие выбирали старшин, тысяцких или комитеты из солдат и унтер-офицеров. Агитаторы рабочего батальона разошлись по всем округам поселения, поднимая их жителей на борьбу. Им активно помогали матросы речной флотилии из Взвада и Чертицко, выборные артиллеристы. Со всех сторон на суд в Старую Руссу потащили наиболее деспотичных офицеров — “холеру мертвую и живую”. Было подготовлено тридцать ямщицких троек, чтобы нанести “визит благодарности” Аракчееву. Но получили известие, что тот бежал в Тверскую губернию.
Между тем к городу приближались войска. В ночь на 13 июля вступил сводный батальон майора Ясинского и освободил арестованных, сидевших на гауптвахтах. Утром из села Медведь с тремя тысячами солдат и артиллерией прибыл командир дивизии генерал Леонтьев. Вечером с двумя батальонами карабинеров и восемью орудиями остановился под городом, в Дубовицах, командир корпуса генерал Эйлер. Имея 11 батальонов кадровых солдат и артиллерию, (последней у поселян не было), Эйлер приказал сняться с карантинной линии 8-й пехотной дивизии и спешно следовать к нему, да еще просил царя прислать два эскадрона гвардейцев.
Волнения в Старой Руссе на некоторое время утихли, но начались в районе. За два дня восстание охватило все восемь округов Старорусского удела и перекинулось на берега Волхова. Эйлер бежал в Новгород.
“Бунт в Новгороде страшнее, чем бунт в Литве, — писал царь генералу Толстому, командующему резервной армией в Прибалтике, — последствия могут быть страшные”. В мятежный округ с царским манифестом, обещающим прощение за “чистосердечное раскаяние” выехал граф Орлов. Но безуспешно.
21 июля восстание разгорелось с еще большей силой. К 7 часам утра в Дубовицах собрались поселяне Киевского полка и около полудня двинулись в центр города. К ним присоединились рабочие 10-го батальона и повели к переправам через Полисть, чтобы обойти орудия, наведенные на мост. Артиллеристы отказались стрелять, пехотинцы воткнули штыки в землю. Даже считавшиеся особенно надежными два батальона егерей не вступились за генерала Эмме, когда он попытался отбиваться от поселян Мекленбургского полка, которыми когда-то командовал и отличался особой жестокостью. Ему разбили голову об стену.
Находившийся рядом генерал Леонтьев не сопротивлялся и сам отстегнул шпагу. Но видя гибель Эмме, по-видимому, инстинктивно бросился через дорогу к квартире. Его схватили, посыпались удары. Когда старшие из мятежников пришли на помощь, было уже поздно. Доставленный домой, он скончался на глазах у врачей. Так на фоне злодеяний подлинного мерзавца померкли доброта и справедливость хорошего человека.
Всего было убито 20 офицеров поселенных войск и 30 — избиты. Вечером восставшие покинули город и разошлись по своим округам.
27 июля в Старую Руссу прибыл комендант главной квартиры генерал Микулин с эскадроном улан. Он собрал находившиеся здесь резервные батальоны и зачитал приказ о переходе в Гатчину на высочайший смотр, где “можно будет высказать жалобы”. Солдаты поверили. В течение двух дней их выпроваживали отдельными отрядами. Последним под командой самого Микулина вывели 10-й рабочий батальон. За городом его сразу же окружили уланы, а перед столицей под угрозой расстрела переправили в Кронштадт.
В городе волнения затихли, но в округах еще было неспокойно. Попытки удержать вооруженные резервные батальоны, уходившие “на смотр”, не увенчались успехом. Сюда же прибывали войска, не связанные с поселениями. Когда собралось более 30 батальонов, эскадроны гвардейской кавалерии
