Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - Евгения Нахимовна Строганова

Несмотря на такое начало своего путешествия, он все-таки несколько поправился за лето, хотя и не признавал этого, кашлял меньше, мог сделать небольшое путешествие по Швейцарии и затем пожить около 3-х недель в Париже, пользуясь и его театрами, и его уличной жизнью, и при всех этих переездах и неудобствах отельной жизни успел написать ту серию остроумных рассказов, которые озаглавлены им «За рубежом». Но лишь только он вернулся в Петербург, как эффект поездки пропал, и он пишет мне от 24 сентября: «Пишу к вам на первый раз кратко, ибо как-то совсем неслыханно болен. Мало того, что целую ночь не спал, но восемь часов кряду, сидя на стуле, дышал точно на рысях. Именно восемь часов. ‹…›

Думаю, что не путешествие меня сразило, а разные удовольствия, вроде, например, того, что вырезали мою статью, и мне надобно бы теперь хлопотать, а я не могу. Сверх того, вышла моя книга „За рубежом“ и меня одолели книгопродавцы. Весь день я должен был болтать да к вечеру и доболтался…»

Затем следует ряд писем, свидетельствующих о его постоянной хворости и все возрастающей раздражительности; да и течение всей окружающей его жизни не приносит ему ничего утешительного и радостного, а, напротив, держит все время его нервы в таком напряжении, которое заставляет беспрестанно возвращаться к мысли о прекращении своей литературной деятельности и даже о смерти. Привожу для примера выдержку из письма от 15-го мая 1882 г.: «Известие, сообщенное вами о Тургеневе, повергло меня в необыкновенное уныние. Хоть я и не был с ним особенно близок, но все-таки это личность крупная и как-то тяжело слышать упоминовение о смерти рядом с именем человека, послужившего развитию каждого более или менее порядочного человека. Буду надеяться, что болезненный казус и на этот раз разрешится благополучно. Смертей больше, нежели достаточно. Вот Новодворский умер[420]; к нему на смену отправился умирать ‹…›[421], в чахотке почти безнадежной. Невольно приходит на мысль: а следующая очередь за кем? Оно, пожалуй, было бы и не худо попасть в очередь, да хлопот и мученья много. Вы, господа медики, все стараетесь продлить, а по нынешнему времени лучше и целесообразнее было бы сократить и устранить хлопоты. Вот вы не читаете „Московские ведомости“, а мы читаем и знаем оттуда, что у нас не только есть права, но и более того – обязанности и даже политические. ‹…›[422] Вот как прочтешь такую вещь и знаешь, какой она эффект произведет, так и думается: как было бы хорошо ничего этого не читать, не слышать и даже букв этих не видать. Серьезно вам говорю, что когда я прочитал эту передовую статью (третьего дня), то со мной почти припадок сделался, – не злобы, а безвыходного горя и отчаяния. ‹…› Именно только хлопот и мученья много, а то, пожалуй, было бы даже лучше какой-нибудь хорошенький тифец заполучить».

Лето он провел на даче в Ораниенбауме и был недоволен, как всегда, впрочем, и обстановкой своей дачной жизни, и состоянием своего здоровья («Здоровье мое все в том же виде, – пишет он 11 августа. – В горле и груди пение; ночью – кашель, продолжающийся около 2-х часов; мне и в итальянскую оперу абонироваться не нужно: в горле свой итальянец сидит; надоело») и нетерпеливо ждал возвращения к своему письменному столу в Петербург, куда все лето не переставал ездить по понедельникам для отправления редакторских обязанностей. В последующую зиму он неоднократно получал обострение своего легочного катара, вынуждавшее его по неделям сидеть в комнатах; а с февраля посыпались болезни на жену и детей, после чего врачи посоветовали в начале мая отправить семью за границу, пробовали уговорить и его на поездку, но он уперся, ссылаясь на редакторские дела, и уехал к семейству только в июле; не прошло и месяца по выезде, как он пишет из Кларана от 9 августа 1883 г.: «Пишу к вам, имея перед собой „Dent du Midi“[423], и в то же время весь скрюченный прострелом. Боль невыносимая, ни согнуться, ни разогнуться. Таковы последствия слишком деятельной жизни. Целых четыре дня каждодневно проводил в увеселительных поездках, а сегодня я уже пошевелиться с трудом могу. Я всегда, впрочем, думал, что мне больше всего необходимо спокойствие, которое я могу получить только дома, хотя там не климат, а какая-то каша. ‹…›[424] Все остальное здесь превосходно. Озеро изумительно, горы волшебные; отели похожи на дворцы». Письмо это заканчивается словами: «Затем, представьте мою радость, 19-го августа я выезжаю из Парижа в места не столь отдаленные…», т. е. домой.

Зима с 1883 на 1884 год прошла для него тяжелее предыдущих, и разные недуги кроме обычных преследовали его беспрерывно, не давая опомниться. Начать с того, что он «привез (как он выражается) из-за границы нового фасона болезни, каких прежде не знал»; сначала в сентябре – упорную невралгию седалищного нерва; в октябре разболелись глаза до того, что вынудили его обратиться к окулисту, а от 5 декабря он пишет: «Вы, я полагаю, браните меня за молчание, а дело между тем объясняется очень просто: я не выхожу из болезни. Целую неделю страдал холероподобным (как выражается Н. И. Соколов[425]) поносом, а полторы недели назад посетила меня совсем неожиданно болезнь, которую Соколов назвал цингою[426], а Боткин – purpura[427]. Но дело не в названии, а в том, что я целых три дня был без ног, а отчасти и без рук, потому что кровоизлияние сделалось и в правой руке, около кисти. ‹…› Очевидно, наступает разложение, выражающееся в самых непредвиденных формах. Вы удивитесь, конечно, когда и за всем тем прочтете в декабрьской книжке мою статью. Но это дело особое. Нельзя мне не писать, покуда публика этого требует. Иначе мне мат и журналу мат. Пишу почти насильно и с явным ущербом, и все-таки пишу. ‹…›[428] С декабрьским № заканчиваю 15 лет своего редакторства в „Отеч. зап“. Из трех первоначальных редакторов остался только я. ‹…› Ужасно будет обидно, если ударит такая немочь, которая разобьет организм, не позволит, без согласия, убрать неспособное тело за границу. И без того досадно, что мало делаешь, а тут уж кровно больно будет».

В апреле 1884 г. разразилась над Салтыковым новая, на этот раз внешняя беда: «Отечественные записки» были прекращены. Хотя он всегда предсказывал, что это когда-нибудь может случиться, но находиться в ожидании угрожающего