Семнадцатая - Родион Примеров

на своей прекрасной попе и хлопают голубыми глазами, — а во-вторых, мне, как хозяину, по части уборки никто права голоса не давал: я всех накормил, всех напоил и теперь могу спокойно почивать на лаврах, но, желательно, где-нибудь не здесь, чтобы не путаться под ногами. В общем, прозвучало все примерно так, однако настолько вежливо и добродушно, что придраться было не к чему. Вика оказалась крепким орешком. Забавно, что Алена, которая воздержалась от участия в прениях, но явно всей душой была на моей стороне, даже не попыталась подхватить выпавшее из моих рук знамя. Вместо этого она с покорным вздохом поднялась на ноги и тут же внесла свою лепту в происходящее: поправила грудь и горестно, с физиономией под стать Данаиде воззрилась на бескрайние просторы обеденного стола. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы бросить сестренку в когтях ее ужасающе трудолюбивой пассии. Поэтому я отложил в сторонку свои лавры и, с молчаливого одобрения Вики, самолично впрягся в этот стихийный субботник, хотя, по-хорошему, до настоящей субботы оставалось еще без малого полчаса.

Этого получаса нам вполне хватило на то, чтобы, повинуясь указаниям нашего лидера, перетаскать со стола на кухню все, что не требовало оттирания, и оттереть все, что нельзя было перенести. Оставшуюся еду Вика завернула в прозрачную пленку, добытую, кажется, прямо из воздуха, и запихнула в холодильник, сильно пошатнув при этом мои представления о пределах трехмерного пространства. Посудомоечная машина с кучей полочек, лампочек и кнопочек привела Вику в невероятное возбуждение и подверглась всестороннему изучению, так что понадобилось приложить некоторые усилия, чтобы девчонка не осталась внутри, когда пришло время пустить машину в ход. Здесь же, на кухне, мы с сестрицей в изнеможении опустились на стулья и закурили, а неугомонная Вика обосновалась возле Алены и, заручившись ее утомленным позволением, принялась заплетать ей сбоку некую замысловатую косичку. Одного этого занятия, по-видимому, не хватало для полного счастья, поскольку девушка еще и пританцовывала на месте, затейливо вышагивая босыми ступнями и ловко двигая бедрами в такт едва различимой мелодии, доносившейся с улицы через приоткрытое окно.

«Тарам-пам», — приговаривала Вика, когда под влиянием изменчивого ветра музыка почти совсем затихала и продолжала свое течение лишь в ее странно устроенной голове.

— У меня остался вопрос, — сообщил я Вике, поймав ее рассеянный взгляд. — Можно сказать, напоследок… Если человеческое тело, — допустим, тело нашей Алены, которым мы воочию здесь любуемся, — настолько само по себе, что ему можно давать собственное имя, то что же такое Алена? Кого мы так величаем?

— Понятия не имею, — с легкостью ответила Вика. — В жизни мне это не нужно, а думать просто так — голову сломаешь… Для того, чтобы общаться с человеком, важно не столько понимать, что он есть, сколько помнить, чем он не является. Человек — это не его тело, не его привычки, не его слова, не его эмоции, не его мысли. Все это только… м-мм… не знаю, как назвать…

— Его черты? Качества? Проявления?

— Нет, но пусть будут «качества»… В разное время ты сталкиваешься с каким-то одним или, по крайности, с несколькими качествами, но никогда — со всем человеком разом. Нужно держать это в уме и не принимать что-то одно за всего человека.

— Хочешь сказать, что Алена есть сумма вещей, ни одной из которых она, по сути, не является?

— Это как?

— То есть, что-то вроде паззла. Совокупность фрагментов, где каждый представляет часть картины, но не дает представления о всей картине.

— Дима, сейчас я ни словечка не поняла, поэтому навряд ли хотела это сказать… Повторю, я понятия не имею, кто такая Алена. Но она не паззл. В отличие от паззла, человек никогда не бывает полностью собран — даже внутри самого себя. А еще меньше мы видим снаружи…

— Однако, в какой-то момент ты выбрала Алену…

— Да, выбрала, — Вика закончила с косичкой и присваивающим жестом положила руки на плечи своей избранницы. — Вот эту…

— И что же ты в ней нашла? Какую ее черту или какое качество нужно благодарить за то, что нынешнюю ночь ты проводишь под этой крышей?

— А можно я не буду отвечать?

— Еще как можно! — вмешалась Алена, быстро поцеловав лежащую на ее плече руку. — Димочка у нас славный, но дай ему волю, влезет в такие закоулки, куда без мыла лучше бы не надо. Не хочешь — не рассказывай. И плевать на то обстоятельство, что мне тоже было бы до чертиков интересно…

— У тебя волосы табаком пропахли, — Вика прижалась носом к Алениной макушке. — И шампунь с утра еще не выветрился. Мне нравится… Не мой их на ночь, ладно?

— Мур! — сказала Алена. — Вот пойдешь со мной в душ, и сама за всем проследишь…

— Заметано, — Вика в задумчивости начала массировать Алене затылок и шею. — Ты кажешься мне очень красивой, Лёся, и обычно этого достаточно. Так я выбираю людей для секса. Ну, чтобы спать с ними, пока не надоест… Но тебя я выбрала не поэтому. В тебе есть кое-что другое, к чему меня ужасно тянет. Или даже не так: во мне самой имеется что-то, что тянется именно к тебе…

— Но что это такое, ты мне не скажешь. Так нужно понимать?

— Обязательно скажу, но попозже. Видишь ли, для этого понадобится много слов. А сначала мне хочется просто побыть твоей девушкой. Только ты и я, и можно делать все, что в голову взбредет. Ты ведь у меня не скромница, правда? О, да у тебя сердечко застучало! Жилка на шее так и лягается…

— Алло, девчонки! — я выпустил в их сторону здоровенное облако дыма. — Похоже, вам пора! Курить и выпивать вы можете где угодно, а вот стучать сердечками попрошу только в специально отведенных для этого местах. Марш отсюда, чтобы глаза мои вас здесь не видели!

— Пошли, Викуль, — Алена поднялась со стула и совершенно по-детски взяла подругу за руку. — Нас здесь не ценят. Димочка в основном через уши все впитывает: такая у него конституция. Ему, слепошарому, и невдомек, как отпадно мы смотримся вдвоем. Нормальные мужики глядели бы и таяли. А Димочка, он не любитель…

— Ты так думаешь? — Вика с сомнением уставилась на мои уши.

— Так-то он