у меня никакого брата! — отрезала Алена. — Был да весь вышел». — «Ее брата звали Робин Гудом, — подлила масла в огонь Вайнона. — Только он, подлец, взял и обернулся вымышленным персонажем». — «Алена, прости!» — я схватил сестру за руку, но вышло так, что вместо руки мне подвернулась ее грудь, на которой не оказалось лифчика. «Давно бы так, — похвалила она. — Долго же ты кобенился! Давай отсосу по-пионерски, и вся история». — «История — интересная наука», — поддакнула Вайнона. Я в смятении вцепился в свой стакан и опрокинул его содержимое в глотку — никакого вкуса. Никакого облегчения. Никакого тумана в голове — одна лишь жуткая, бессмысленная ясность. «Зачем это все? — по щекам Алены покатились слезы. — Родные же друг другу… Разве нельзя было по-человечески?» — «Что мне делать? — спросил я. — Как мне все исправить?» — «Я знаю способ! — сообщила Вайнона, расстегивая сиреневую блузку и обнажая приятный округлый бюстик. — Я должна тебя накормить. Это очень красивая древняя традиция». — «И тогда все снова станет хорошо?» — спросил я и, не дожидаясь ответа, припал к ее сладкому, как инжир, соску. Что-то невероятно крепкое и хмельное наполнило мой рот. «Я люблю мужчин, — Вайнона погладила меня по голове. — А потом ты покормишь меня…» Перед моими глазами блеснул изумрудами золотой крестик, доставшийся Алене от ее матери. Теперь он раскачивался между бледными, словно вылепленными из белого церковного воска грудками, и вдруг чьи-то тонкие пальцы, пугающе похожие на Аленины, остановили его движение. «Не может быть!» — отшатнулся я. Передо мной сидела Алена, только что вернувшаяся из пансиона: ей было четырнадцать и с ее волос еще не сошли следы черной краски. Она была в стельку пьяна и, прикрыв глаза, заваливалась на барную стойку. «Димочка, это ты? — пробормотала сестренка. — Мне так плохо. Не оставляй меня, пожалуйста». — «Родная, я никогда тебя не оставлю, — трясущимися руками я пытался застегнуть на ней одежду, но пуговицы осыпались вниз и, превращаясь в золотых скарабеев, расползались из-под ног. — Ведь я твой брат. У меня никого нет, кроме тебя». — «Брат… — Алена расплылась в пьяной улыбке. — Я очень тебя люблю! Очень-очень! И все для тебя сделаю. Все, что потребуется. Чего ты хочешь?» — «Лёся, ты прямо как маленькая, — вмешалась Вайнона, внезапно оказавшись за спиной полумертвой Алены и бережно массируя ее виски. — Он хочет меня, чего непонятного?» — «Он смотрел сюда и сюда, — доложил Эдик, грубо тыкая пальцем в корноухого тряпичного кролика яркой коралловой масти. — Ну и свинья же вы, Дмитрий Андреевич!» — «Такой интересный человек, — не согласилась Вайнона. — Лёся, я хочу побыть его девушкой. Можно? О, да у тебя сердечко застучало… Возвращайся!» Алена вернулась. Ей снова было двадцать, и она строго воззрилась на развязную кинозвезду. «Паспорт!» — потребовала она. Паспорт почему-то поднесла Полина, за что суровый бармен опустил в ее декольте пару засахаренных вишенок. «Возраст согласия, — по слогам прочла Алена. — Ну, допустим… Ладушка?» — «Еще какая, — призналась Вайнона. — Там же все написано». — «Добро пожаловать в клуб!» — значительно вставил Эдик. «Последний вопрос, — объявила Алена. — Ноги до пола достают?» — «У меня очень длинные ноги», — Вайнона без стеснения заголила низ, одним неуловимым жестом заставив свою юбку рассыпаться на тысячу разноцветных фрагментов, которые с картонным стуком попадали к ее босым стопам. Бедра девушки были испещрены мелкими рыжеватыми иероглифами, а в центре красовался огромный дубовый лист с логотипом Шервудского леса. «Ну, Димуль, — сестренка виновато развела руками, — тут без шансов. Молоденькая, симпатичная, с ногами — бери и пользуйся». — «Но она не потопала! — пожаловался я. — Так не считается!» — «А можно я не буду топать? — попросила Вайнона, неприметно сделавшись Викой. — Боюсь, как бы всех тут не торкнуло». — «Устами младенца, — кивнул Эдик. — Берите как есть, Дмитрий Андреевич». — «Я так не могу, — я чуть не плакал. — Вы что, не понимаете? Без этого нельзя. Это все меняет! Она должна топнуть!» — «Топни ножкой, Викуль, — примирительно сказала Алена. — Иначе он не успокоится». Вика закрыла лицо ладонями и топнула. Дубовый листок сорвался со своего места и ринулся на меня, заслоняя собой все происходящее. «Ы-ыы!» — услышал я страстное стенание Алены и проснулся.
Обнаружив себя лежащим в своей постели, я сразу подумал о том, что нужно срочно вставать, натягивать штаны и ехать в этот проклятущий бар, чтобы вызволить оттуда Алену и Вику, пока с полураздетыми девицами не приключилось какой-нибудь беды, и от этой мысли проснулся уже окончательно. В доме было тихо: ни криков, ни иных подозрительных звуков не доносилось из-за дверей моей спальни. Ничего не переменилось и после того, как, опомнившись, я достал из ушей и зашвырнул в темноту вдетые перед сном беруши. Ночник показывал без четверти три. Я спустил ноги с кровати и сразу почувствовал себя разбитым. У меня болело все тело, а если верить ощущениям, то и ближайшие окрестности вокруг него, чему я по старой привычке даже порадовался. Это означало, что вчерашняя тренировка мне не приснилась, и от нее будет толк. «No pain, no gain», — как твердил каждый мой тренер, начиная с двенадцатилетнего возраста, когда я решил, что железо поможет мне стать сильнее моего родителя. Цели своей я так и не достиг, но поговорка впоследствии не раз пригождалась практически во всем, за что, по милости последнего, мне приходилось браться.
Страшно хотелось курить, но перед тем, как выйти в гостиную, мне, по-видимому, надлежало одеться. Девчонки, наверное, уже дрыхли, однако настоящему джентльмену не пристало полагаться на случай и слоняться по квартире в сомнительном дезабилье, от которого после избавления от берушей ничего существенного, собственно, и не осталось. Сначала — исподнее. Я доподлинно знал, где находятся мои боксеры, ибо, поднимаясь, наступил на них правой ногой и немного струхнул, приня́в в первое мгновенье за обрывок Вайнониной юбки из давешнего сна. Покряхтывая и морщась, я кое-как приодел свои чресла и принялся разыскивать футболку, неуклюже ковыляя по спальне и дожидаясь, когда она попадется мне под ноги. Футболка все не попадалась, и, несколько разгулявшись, я пришел к выводу, что снял и оставил ее где-то по дороге сюда: в гостиной или, может быть, в коридоре. Где-то там следовало искать и носки, а вместе с ними — все раздражающие мысли и всех кровавых мальчиков, накопившихся к ночи. Я всегда так поступаю. Таков мой патентованный способ добраться до постели уже в том относительно умиротворенном состоянии, в каком свои объятья мне раскроет милостивый Морфей, а не гнусное скопище Эриний. Порой этого оказывалось мало,
