Платон, сын Аполлона - Анатолий Домбровский

Сократа похоронили за Дипилонскими воротами вблизи рощи Академа.

Платон не был с Сократом в последний час его жизни, не присутствовал он и на похоронах. Старик Гиппократ, который навестил его на другой день после похорон Сократа, обнаружил в нём разлитие чёрной желчи, ставшее причиной временного помрачения души и разума. Лишь на шестой или на седьмой день после казни Сократа Платон поднялся с постели и, вопреки запрету Гиппократа и сестры Потоны, которая все эти дни ухаживала за ним, надел чёрный плащ и отправился на могилу Сократа.

Свернув со Священной Элевсинской дороги, огибавшей кладбище, на котором покоился прах Сократа, Платон пошёл дальше по тропе, проложенной между зарослями можжевельника и колючего дрока, хотя можно было пройти по аллее, обсаженной чёрными кипарисами, по которой двигались на кладбище и обратно все похоронные процессии. Но Платону ни с кем не хотелось встречаться, и поэтому он выбрал тропу. Вскоре она запетляла между старыми, обкрошившимися от времени надгробиями, на которых уже ничего не удавалось прочесть. Колючая иглица росла прямо из-под надгробных камней, иные же так были оплетены ветками терновника, что к ним было не подойти, а тропа ныряла под ветки, усыпанные синими ягодами, приходилось нагибаться, чтобы пройти под ними, прикрывать лицо и глаза плащом. Именно в таком согнутом положении Платон едва не уткнулся головой в живот преградившему ему путь человеку. Это был горбун Тимон, нищий, неприкаянный, бездомный, живший подаяниями на кладбище. Платон однажды уже видел его, но не разговаривал с ним. Тогда с Тимоном говорил Сократ. Но вспоминал о нём не раз, когда речь почему-либо заходила о кладбище у Элевсинской дороги. Тимон был одной из достопримечательностей этого кладбища — его бродячим духом, привидением, таинственным стражем, могильным гением, который иных пугал, других озадачивал, третьим служил поводом для сочинения всяких небылиц. О самом Тимоне мало кто знал что-либо подлинное. То о нём говорили, что он уродливый сын какой-то рабыни, которого та отнесла на кладбище и там бросила, то утверждали, что он сын свободных, но обедневших родителей, а третьи уверяли досужих слушателей, что он отпрыск знатного рода, что его прогнали из дома за злобность и порочность, свойственную горбунам. Находились и такие, которые говорили, будто Тимон — сын философа Антисфена из Пирея, сын блуда, что Антисфен отказался от него из-за слов, которые тот якобы сказал об отце: «Вся его философия — свинство, и сам он свинья, и все люди — свиньи». Но и это была злая выдумка. На самом деле Тимон — о чём можно было прочесть в документах городского архива — был сыном родителей, погибших от чумы, сам переболел чумой, но выжил, оставшись калекой, и с той поры нищенствовал, избрав местом своего обитания кладбище. На кладбище едва ли не каждый день случались похороны, и Тимону всегда доставалось от скорбных подаяний. Правдой было и то, что Тимон презирал всех живущих, из которых никто не попытался изменить к лучшему его жалкую судьбу.

   — Ты кто? Куда прёшься? — грубо спросил Платона Тимон.

   — Я Аристокл, сын Аристона...

   — А! Я не о том! — раздражённо проговорил Тимон, не уступая дорогу Платону. — Куда и зачем идёшь? У тебя здесь кто-то похоронен? Тогда подай мне милостыню, я послежу за камнями твоих родственников.

   — Я иду к Сократу, — сказал Платон.

   — Ах, к Сократу! — Горбун посторонился, чтобы пропустить Платона. — К Сократу — без подаяния. Проходи.

Тимон был значительно меньше ростом, чем Платон, хотя в плечах довольно широк и, видимо, силён, жилист. И то, что он уступил дорогу Платону, значило нечто большее, чем знак доброй воли.

Платон, пройдя несколько шагов, остановился и обернулся.

   — Чего тебе? Иди уж, — сказал Тимон. — Я знаю, кто ты: ты не Аристокл, сын Аристона, а Платон, сын Аполлона, — осклабился в улыбке горбун. — Я видел тебя раньше в роще Академа рядом с Сократом. Говорят, что ты его любимчик. За что, интересно, он любил тебя?

   — Не знаю, любил ли он меня, — ответил Платон, — но я его любил.

   — За что?

   — Думаю, за истину, обладателем и проводником которой он был.

   — Что же это за истина? — скривился, как от кислого, Тимон.

   — Истина о справедливости.

   — Справедливости не было и нет, — сказал Тимон. — И слово это — выдумка мечтателей!

   — Стало быть, есть только несправедливость?

   — Разумеется.

   — Но если мы мыслим что-то несправедливым, то делаем это лишь благодаря тому, что знаем, какой должна быть справедливость. Не так ли?

   — И что же?

   — А то, что в душе нам дано знание о справедливости и, стало быть, есть справедливость сама по себе, которой дано воплотиться или не воплотиться в человеческих поступках.

   — Вот как! — усмехнулся Тимон. — С тобой можно поговорить, Платон, сын Аполлона. Но в другой раз. Теперь же иди к Сократу. Душа его всё ещё витает над могильным камнем, так как ждёт твоего прощения и напутствия. Словом, ждёт тебя. Хайре!

   — Хайре! — ответил Платон и зашагал дальше.

   — Туда! — крикнул ему вслед Тимон и указал в сторону рощи. — Там могила Сократа!

Платон понимающе кивнул головой.

Он увидел Федона, вынырнувшего из-за кустов с охапкой сосновых веток, и остановился от неожиданности.

   — Ты?! — только и смог произнести он, не понимая, чему он так удивился: присутствие Федона на кладбище у могилы Сократа, своего учителя, не было таким уж необыкновенным делом. Скорее его смутило то, что он оказался здесь не один, хотя намеревался, отправляясь на кладбище, побыть здесь в тишине и одиночестве, чтобы ничто не мешало его скорбным чувствам и мыслям о Сократе.

   — Я, — ответил Федон. — Вот принёс ветвей, чтобы укрыть могилу. Камень ещё не поставлен, и над могилой нет никакого знака...

   — Конечно, — сказал Платон. — Давай я помогу. — Он взял у Федона часть ветвей и принялся укладывать их на могильный холмик. Этим же занялся и Федон, помогая Платону. Так они работали молча. Платон — в ожидании неприятного для него вопроса о том, почему он не присутствовал при казни Сократа, Федон — в тягостном размышлении о том, следует ли задать Платону вопрос. Друзья и ученики Сократа кто молча, кто вслух осудили Платона за этот поступок. Они мало верили, что Платон в тот вечер был настолько болен, что не смог проститься с Сократом. Аполлодор же прямо заявил, что Платон, сказавшись больным, на самом деле просто пожалел себя, остался дома, чтобы не страдать, глядя на мучения Сократа.

Укрыв могилу зелёными ветвями, они сели рядом с ней в тени можжевельника. Солнце уже припекало, лица их взмокли от жары. В воздухе стоял запах хвои и чебреца, трещали цикады. У соседней могилы в тени надгробного камня кружились, гоняясь друг за другом, голубые бабочки.

   — Ты был... там? — первым заговорил Платон, понимая, что молчать дольше нельзя: молчание как бы усугубляло его мнимую вину.

   — Да, — ответил Федон.

   — А кто ещё? — спросил Платон, хотя знал, кто был с Сократом в его последний час.

   — Все, — ответил Федон и стал перечислять тех, кто был в тюрьме, когда Сократу принесли смертную чашу: — Критон, Критобул, Аполлодор, Симмий, Кебет, Антисфен, а из Мегар — Эвклид и Терпсион, потом Гермоген, Эпиген, Эсхин, Ктессипп, Менексен, Ксантиппа с детьми, конечно. Разве Эвклид Мегарский тебе не рассказывал? Говорят, он остановился у тебя.

   — Не рассказывал, — ответил Платон. — Эвклид уехал на следующее утро, а я был болен.

   — Да, — вздохнул Федон. — Эвклид говорил, что ты лежал в бреду.

   — Он сказал вам правду. И как всё это было, Федон? — помолчав, спросил Платон, прикрыв ладонью глаза, чтобы Федон не увидел его непрошеных слёз.

О том, как умер Сократ, уже на следующий день после его казни знали все в Афинах. Знал о том и Платон, но Федону внимал так, будто слышал всё впервые: так же было больно, как в первый раз, так же страшно и так же темно. Одна лишь мысль о том, что рассказ Федона надо хорошо запомнить, удерживала его, кажется, от крика отчаяния.

   — Сократ много шутил. И мы, слушая его, то смеялись, то плакали, вспомнив, что его ждёт. Потом Сократ оставил нас и удалился в умывальню искупаться перед смертью... — Федон сглотнул слёзы и продолжал: — А когда он вернулся, явился прислужник с чашей приготовленного яда. Сократ взял из его рук чашу и спросил, можно ли этим напитком сделать возлияние богам. Прислужник ответил, что нельзя, что яду в чаше ровно столько, сколько надо, чтобы смерть пришла без опоздания и как надо. «Значит, выпить всё до дна?» — спросил Сократ. «Да. Выпей и ходи, — ответил прислужник. — А когда почувствуешь, что ноги тебя не слушаются, ложись. Дальше всё узнаешь сам». Сократ выпил яд и вернул прислужнику чашу. Потом поглядел на нас и сказал весело, чтобы поддержать нас: «Это не так уж и противно. Можно пить». Ходил он недолго. Удивился, что яд начал действовать так скоро. Сел на ложе, поглядел в окно и прилёг, попросив Критона прикрыть его плащом. Мы кинулись к нему, но он остановил нас движением руки и сказал: «Не забудьте принести петуха в жертву Асклепию в честь моего выздоровления. Ведь смерть, друзья, — это выздоровление души». Подошёл прислужник, потрогал Сократу ноги и грудь. Сказал, уходя: «Когда холод подступит к сердцу, оно остановится. И это все». Сократ натянул край плаща на лицо и затих. Мы не увидели, как он умер. Солнце в эту пору уже зашло, — закончил рассказ Федон и дал волю слезам. Платон обнял его и тоже не стал сдерживаться.